Грязь напоминает остатки камуфляжа. Старательно изготовленного из глины, растительного сока, сажи с жиром и, пожалуй, крови. Кажется, есть даже какой-то растительный узор. Нанесен он старательно и умышленно. Нужно было раздавить листья, приготовить их сок, размешать с жиром в пасту вместе с глиной, а потом тщательно нанести на тело маскирующими линиями. Долгая работа, но я ничего подобного не помню.

Не помню вообще ничего.

Сижу на резной постели и вижу, что под стеной лежит мое седло, мои переметные сумки и узелки, а рядом – лук, нож и меч, которые были при мне.

Я раскусил ягоды. Помню терпкий, резкий запах, ударивший в ноздри и мозг, как взрыв фейерверков.

И запах левкоев.

Когда встаю, у меня снова кружится голова, я слаб как ребенок.

К багажу ползу на четвереньках, дрожащими пальцами расстегиваю клапаны, вытягиваю фляжку, кружку, потом аптечку в виде раскладной кожаной сумочки.

В безумии своем я, конечно, мог куда-то ползти, накачанный магией и без сознания. Но давить листья, готовить камуфляж? Не потерять ничего, даже меч и нож?

Я бросаю в кружку две таблетки регенерационного комплекса, в комнате нет воды, а фляга пустая. Рядом с кроватью стоит глиняный кувшин, заткнутый вложенным внутрь окованным рогом. Пиво. Кто-то позаботился о моем пробуждении. Эта добросердечная убежденность, что проснувшийся человек прежде всего должен глотнуть пивка, наводит на мысль о Людях Огня. Я растворяю таблетки в пиве, запах лимонов смешивается с тяжелой, козлиной вонью фруктового сока. У меня трясутся руки.

На теле нет серьезных ран, но я вижу пару шрамов, которые не узнаю. Многочисленные мелкие ранки, рубцы и затянувшиеся порезы, но заражение мне не грозит.

Где-то под похмельным ошеломлением, как заноза, сидит что-то вроде забытого кошмара.

Отпиваю глоток странного на вкус тоника и внезапно вижу, как одна из ран на руке, продолговатый S-образный струп, начинает шевелиться. На моих глазах трескается, из нее вылезает маленькая сколопендра цвета свежей крови.

Из другой раны выглядывает червь. Выползает пульсирующими движениями из моего тела и падает на пол. Потом еще один, и еще.

Я кричу и истерически отряхиваюсь, насекомые выходят из моего тела одно за другим, падают на доски и расползаются по комнате.

Мой крик превращается в спазматический кашель, я падаю на колени, сгибаюсь в корчах, меня тошнит каскадом белых круглых фруктов размером с мячики для гольфа. А потом я вижу, что это глаза.

Человеческие глаза, которые обвиняюще на меня смотрят.

А я смотрю на свои ладони, покрытые липкой горячей кровью: они пахнут железистой вонью сырого мяса.

Лежащие на полу глаза подрагивают, а потом вдруг из них проклевываются черные тонкие ножки, делающие их похожими на пауков.

Я отпрыгиваю под стену и пытаюсь вспомнить, есть ли у меня в седельных сумках что-нибудь от шизофрении. Но я на Мидгарде, тут любое безумие может обрести тело – и всякое может оказаться реальным.

Я контролирую дыхание.

Игнорирую трясущиеся ноги, руки в потеках дымящейся крови, глаза, ползущие ко мне, постукивая ножками по доскам пола, вьющихся тут и там червяков, которые прогрызли себе дорогу изнутри моего тела.

Дышу. И перехватываю контроль над ситуацией. Силой. Противу фактов. Словно объезжая ошалевшего коня.

Дышу. Втягиваю воздух носом, выпускаю ртом. Давлю на висок, несколько раз ударяю себя по лицу.

– Perkele kukka… niitty… – шепчу беззвучно. Глаза ползут ко мне по полу, я слышу поскребывание черных тонких ножек. Шепот превращается в крик.

Скрежет прекращается.

Я открываю глаза.

Нет глазопауков, нет червей и пятен крови. На полу растут цветы. Упрощенные, синтетические, словно украшения, созданные кондитером из безе или пенки. Если бы морозные узоры на стекле были трехмерными, выглядели бы так же.

Цветы превращаются в пар, что поблескивает, словно микроскопическая бриллиантовая пыль, разлетающаяся в воздухе.

У меня на руках нет крови, на полу осталось лишь шипящее пятно регенерационного напитка с пивом.

Некоторое время я сижу на постели, потом нахожу в багаже нераспечатанную пачку «Half and Half» и набиваю трубку.

Жду, когда у меня перестанут трястись руки.

А потом вытаскиваю из вьюков свежую одежду.

* * *

Маленькие полукруглые деревянные дверки со скрипом уступают, выпуская меня на узкие ступени.

У подножия лестницы, на прикрытом шкурой сундуке, полулежит крупный мужчина с лысым черепом. Хотя я иду тихо, он просыпается и вскакивает на ноги.

Перечеркнутое татуировкой лицо, просиявшее вдруг широкой, волчьей ухмылкой, кажется почти красивым.

– Живой! – кричит радостно Грунф Колючее Сердце. Одна огромная лапа сдавливает, будто клещи, мое предплечье, вторая приобнимает за загривок. Я отвечаю тем же жестом, мы соприкасаемся на миг лбами.

– Живой! – орет Грунф куда-то вглубь дома. – Живой! Ульф живой!

– Как долго я спал? – голос у меня такой, словно глотка отполирована наждаком. Слышу шум и перекрикиванья.

– Сегодня третий день, – отвечает Грунф. – Мы дежурили попеременно! Боялись! Под дверьми был виден свет, потом он погас, слышалось ржанье лошадей и вой волков. Когда Атлейф заглянул внутрь, на него набросились нетопыри! Как он убегал! Уж и скальд начал напевать песенку о стирсмане, которого в собственном дворе пугают нетопыри! Под дверью лилась кровь, потом исчезла. Мы уже и за жрецом посылали. Но ты жив!

– Ягоды мне навредили, – говорю. – Где тут у вас баня?

– Как мы тебя принесли, – рассказывает кормчий, – и уверились, что дышишь, бабы едва не подрались за право тебя обмывать. Потом закрылись с тобой в бане втроем.

– При случае покажешь, какие именно, – говорю я. – Надо повторить, а то я ничего не помню.

Очаг в бане еще горячий, есть тут и несколько котлов кипятка.

Сперва я лью воду на камни и сижу в клубах горячего пара, хлеща по коже веником, затем погружаюсь в бочку с ледяной водой, добавляю немного теплой и принимаю нормальную ванну. Тянется оно с час, и вот я – впервые за много месяцев – чист.

После парной и купания чувствую себя лучше, хотя у меня все еще кружится голова, и я слаб как младенец.

Девушка ждет меня перед баней. Молодая, со смуглой кожей и темно-фиолетовыми волосами, связанными в конский хвост. У нее полные губы, выпуклый нос и влажные глаза серны под выразительными бровями.

– Грюнальди говорил, что ты сперва будешь спать, потом купаться, а потом есть. Сказал, что раньше мешать тебе нельзя. Даже Атлейф ждет. Ты, должно быть, кто-то важный. Они стол накрыли, как на Солнцеворот, и ждут. Уже два дня ждут.