рабочей демократии, необходимо внутрипартийную рабочую демократию применять на деле – усилить свободную дискуссию в партии по общеполитическим, хозяйственным и другим вопросам»[625]. Опубликовав статью Зиновьева, редакция «Правды» предложила развернуть на страницах главного партийного органа дискуссию по затронутым в ней вопросам. Данное предложение вызвало массовый отклик. Только за одну неделю редакция получила сотни статей и писем, причем количество поступавших материалов с каждым днем росло. На партийных собраниях шли оживленные споры о газетных материалах, в конце которых принимались резолюции – всегда в поддержку ЦК, но с теми или иными оговорками и призывами прислушаться к критике.

После интенсивной закулисной возни 5 декабря 1923 года Политбюро ЦК приняло резолюцию «О партстроительстве». В резолюции указывалось на необходимость «действительного и систематического проведения принципов рабочей демократии». Выделялись «свобода открытого обсуждения всеми членами партии важнейших вопросов партийной жизни, свобода дискуссий по ним, а также выборность руководящих должностных лиц и коллегий снизу доверху»[626]. Продвигая принципы, заложенные в основу резолюции «О партстроительстве», Троцкий опубликовал в «Правде» в декабре 1923 года цикл статей под названием «Новый курс». «Центр тяжести, неправильно передвинутый при старом курсе, должен быть передвинут в сторону активности, критической самодеятельности, самоуправления партии, – утверждал Троцкий в этих статьях. – Партия должна подчинить себе свой аппарат, ни на минуту не переставая быть централизованной организацией. Внутрипартийная демократия – не кость, брошенная „низам“ в момент кризиса. Это необходимое условие сохранения пролетарского характера партии, связи партийных „верхов“ с партийными „низами“ и избегания дорогостоящих ошибок»[627].

Сам термин «оппозиция» не был еще до конца устоявшимся. Некоторые коммунисты боялись, что их сочтут за «оппозиторов»[628]. Другие протестовали против исключения из партии «оппозиционства». Каменев говорил уже об «оппозиции», но, по его определению, она была «странной», «неформальной» политической коалицией[629]. С началом общепартийной дискуссии границы применения этого судьбоносного термина начали расширяться. «Чтобы вольготней нападать на „оппозицию“, – отмечал Борис Суварин, – под этой кличкой стали объединять разнородные и, казалось бы, имеющие мало общего, элементы; а так как в процессе дискуссии на свет выплыли самые разнородные положения, зачастую индивидуального происхождения, выражавшие индивидуальные же точки зрения, все эти оттенки мнений были смешаны в одну кучу под наименованием „оппозиционного блока“». Преображенский считал за благо существование «хорошей, доброкачественной оппозиции». А вот Сапронов, тоже из «демократических централистов», заявил, что «оппозиция» – это «неверный термин». «Совершенно неправильно называть меня оппозиционером»[630].

«Оппозиция» редко выступала как термин самопрезентации. Подписантка «Заявления 46» В. Н. Яковлева говорила: «Могут быть отдельные расхождения, поправки, спорные моменты, но принципиальная линия единая… есть единая партия и в ней некоторые расхождения». Сосновский, тоже подписант «Заявления 46», пояснял: «Мы говорим: вот в чем мы… приветствуем линию ЦК, а вот в чем-то расходимся. И с того момента, когда мы расходимся с ЦК в каком-нибудь вопросе, с этого момента мы называемся, и принимаем это название в данном периоде, оппозиции. <…> …Почему я стал оппозиционером? Я таковым не родился, и в паспорте звания „оппозиция“ не числится. Но я таковым стал…» Анс Аболин, секретарь Кубано-Черноморского областного комитета, писал в начале 1924 года: «Наша „оппозиция“, очевидно, не имела достаточных данных для того, чтобы себя прямо считать оппозицией; она не любила, когда ее называли оппозицией, и требовала, чтобы говорили так: „так называемая оппозиция“». Выступления местного прокурора Германа тому пример: «Руководящие товарищи старались доказать и придраться к тому, что у нас, выступивших на предыдущих конференциях с критикой, нет мужества назвать себя оппозицией. Название „оппозиция“ никто себе не присваивал, это просто была резкая критика, желание высказать свое мнение». Герман добавил, что нынешние критики ЦК решительно отмежевались от «платформистов», участников «группировок» и «фракций» предыдущих лет[631].

Отмечалось, что Центральный комитет проявил некоторый либерализм по отношению к оппозиционерам, систематически нарушавшим партийную дисциплину[632]. Бухарин сформулировал обвинение большинства в адрес оппозиции: «Оппозиция видит опасность бюрократизма нашего аппарата, а об остальных опасностях не заботится. За бюрократической опасностью она не видит политической демократической опасности. В этом заключается… определенный уклон». В отношении мер по его выправлению он выразился так: «Что касается группировок, вождей, то надо одну часть из них ассимилировать (тех, которые способны на это), другую часть – дисциплинировать»[633].

Прошедшая 16–18 января 1924 года XIII партийная конференция осудила взгляды Троцкого, Преображенского, Осинского и других членов оппозиции. Вожди оппозиции были обвинены во фракционности и нарушении резолюции X съезда РКП(б) «О единстве партии», а также в «меньшевистском уклоне». Вина их состояла, по мнению цекистов, в фракционной попытке обеспечить политическую опору мелкобуржуазным элементам внутри партии. «Когда здесь в Москве оппозиция создала особое бюро, – говорил Сталин в своем докладе, – и когда она рассылала своих ораторов, обязуя их выступать на таких-то собраниях, возражать так-то, и когда оппозиционеры в ходе борьбы были вынуждены отступать, и меняли свои резолюции по команде, тут была, конечно, и группировка, и групповая дисциплина. Это, говорят, не фракция, но что такое фракция, пусть объяснят». Сталин осторожно заговорил о проявлении «меньшевистского» прошлого в позиции Троцкого: «Я боюсь, что тов. Троцкий, которого я, конечно, ни на одну минуту не решусь поставить на одну доску с меньшевиками, таким противопоставлением аппарата партии дает толчок некоторым неискушенным элементам нашей партии встать на точку зрения анархо-меньшевистской расхлябанности и организационной распущенности». Что касается группировок и фракций, Сталин считал,

что пришло время, когда мы должны предать гласности тот пункт резолюции об единстве, который, по предложению тов. Ленина, был принят Х Съездом нашей партии и который не подлежал оглашению. …Он гласит: «Чтобы осуществить строгую дисциплину внутри партии и во всей советской работе и добиться наибольшего единства при устранении всякой фракционности, Съезд дает ЦК полномочия применять в случае(-ях) нарушения дисциплины или возрождения или допущения фракционности все меры партийных взысканий, вплоть до исключения из партии, а по отношению к членам ЦК – перевод их в кандидаты и даже, как крайнюю меру, исключение из партии»[634].

Отрицая позицию большинства, Преображенский указал, что за последние два года «начал прекращаться процесс деклассирования, начал расти рабочий класс, на основе этого процесса мы должны были ослабить бюрократические тенденции во внутрипартийной работе, а не усиливать их». ЦК вел себя «хвостистски», партию подталкивали стихийные события, не предвиденные руководством. Преображенский вступился за Троцкого. «Я считаю основной ошибкой, допущенной Политбюро персонально по отношению к т. Троцкому, то, что ЦК в нашей большевистской среде третирует т. Троцкого, как чужака. При таком отношении невозможна совместная работа»[635]. «Если конференция согласится опубликовать тот пункт резолюции,