Но в это время совсем новое обстоятельство отвлекло внимание русского князя от далёкого юга.

В один из светлых, счастливых часов, которые Рюрик посвящал исключительно одному себе, он находился в покоях своей супруги. Был вечер. Горница великой княгини была погружена в полумрак. Последние лучи солнца слабо освещали обширное пространство богато убранного покоя.

Рюрик и Эфанда были они.

Это был один из редких моментов в их настоящей жизни, когда положительно никто не мог помешать их счастью. Вокруг всё было тихо — никто не приходил к Рюрику «за судом и правдой», даже Олоф со своими любимцами умчался в леса на охоту.

Рюрик нежно обнимал приникшую к нему супругу, смотревшую на него полным самой искренней любви взглядом.

— Счастлива ли ты, Эфанда? — спрашивал её Рюрик. — Боги были к нам до сих пор милостивы и даровали нам то, что многим и пригрезиться не могло... Так скажи же искренно: счастлива ли ты?

— Я счастлива твоим счастьем! — ответила Эфанда. — Разве твоя радость — не моя радость в то же время? Разве твоё счастье — не моё счастье?.. Но только...

— Что, моя Эфанда?

— Сама я желала бы, чтобы ты остался прежним... Ты тогда принадлежал бы мне одной, а теперь я принуждена делить тебя с твоим народом...

— Зато помни, что мы своим личным счастьем жертвуем для блага многих... Сами боги указали на нас, чтобы мы даровали этим многим новую жизнь.

— Верю и знаю. Но то, что я сейчас сказала тебе, касается одной меня. Мне всегда так хорошо с тобой... но очень редки эти мгновения...

— Но как они зато отрадны и сладки!

— Правда, правда, милый! — прошептала Эфанда и нежно приникла к его могучей груди.

Рюрик крепко обнял её и осыпал дорогое ему лицо бесчисленными поцелуями. В этот миг он забыл всё на свете: и заботы свои, и измену любимцев своих Аскольда и Дира — он весь отдался сладкому чувству любви...

Вдруг некий неясный шорох, послышавшийся в покое, вернул Рюрика к действительности. Шорох раздавался совсем близко, как будто какое-то крупное и беспокойное животное забралось сюда и ломилось в двери, чтобы помешать счастью возлюбленных.

— Кто там? Эй! — крикнул Рюрик, не выпуская Эфанды из объятий.

Дверь тут бесшумно отворилась, и в покое очутился старый Мал. Он остановился у порога и залился тихим смехом.

— Воркуют голубки, воркуют, — прохрипел он. — Воркуют и не знают того, что кровожадный волк рыщет около их гнезда, что пришёл он в родные места и щёлкает крепкими зубами. Он полон лютой злобы и жаждет крови своего врага... Берегитесь, голубки! Берегите своё гнездо! Горе грозит князю, и тебе, слабая женщина. Готовится тяжкое испытание!

— Мал, зачем ты здесь? — воскликнул Рюрик.

Он хорошо знал Мала, которого все боялись на Ильмене.

— О каком волке говоришь ты, вещий старик? — снова, с тревогой в сердце, спрашивал князь. — Какое новое несчастье пришёл ты возвестить мне?

— Ты не знаешь того, голубок, ослеплённый любовью своей голубки! — насмешливо заговорил чаровник. — Ты не хочешь понять! Но я не вправе сказать этого тебе яснее... По воле высших существ я ничего не могу вам, простым смертным, говорить прямо. Но довольно и того, что я сказал... Понимай сам и готовься: волк близко. Трепещи ты, кроткая овечка!

При этом он так взглянул на Эфанду, что бедная женщина невольно почувствовала ужас.

— Мой Рюрик! Что говорит этот старик? — вскричала она. — Мне страшно за будущее, за тебя!

— Поясни же нам, Мал, о каком кровожадном волке ты говоришь? — потребовал Рюрик.

— Довольно, вы предупреждены... берегитесь... но не пугайтесь нового горя... всё так идёт на этом свете... За радостью следует горе, а горе сменяется счастьем... — тихо молвил Мал.

Он отступил к двери и бесшумно исчез.

Не успели Рюрик и Эфанда прийти в себя, как на дворе хором раздался шум. Послышались громкие крики.

С мрачным предчувствием в сердце подошёл Рюрик к окнам покоя и увидел толпу вооружённых воинов, среди которых узнал нескольких из дружины его брата Синеуса...

«Что? Что такое случилось?» — волновался Рюрик, ожидая, когда к нему поднимутся с вестью его приближённые.

Тревожное предчувствие сжимало ему сердце...

оворя Рюрику о кровожадном волке, Мал подразумевал Вадима. Бывший старейшина с очень немногими преданными ему людьми вернулся на берега Ильменя и скрывался в дремучих лесах, готовясь к мести своему заклятому врагу.

Прежняя неведомая сила влекла его к жилищу Мала.

Старый болгарский волхв один из первых узнал о возвращении бывшего старейшины на берега Ильменя. Вадим ещё не приходил к нему, когда Мал являлся к Рюрику возвестить ему о появлении «волка». Теперь, вернувшись от князя к себе в лесную чащу, Мал пребывал в уверенности, что Вадим очень скоро явится.

И он не ошибся.

Вадим пришёл один — тихий, покладистый, ищущий совета.

— Старый Мал! — заговорил он. — Быть может, в последний раз мы видимся с тобой.

— Не в последний! — возразил кудесник. — Но уже близко то время, когда кончится наше дело в этом мире.

— О чём говоришь ты?

— Тебе и самому должны быть полезны мои слова. Ты хочешь знать, о каком нашем деле я говорю? Изволь, я готов сказать. Посмотри кругом — на весь этот мир. Посмотри на этот лес, на этих птиц, на людей, наконец, — чем они живут... Чем живёт мир?.. Ты хочешь знать, и я скажу тебе: борьбой, вечной непрерывной борьбой добра со злом живут они, живёт весь мир... Всё борется, вечно борется, и кто сильнее, тот побеждает. Жизнь — это борьба!.. Не будь борьбы, не было бы и жизни. В этой борьбе и наше дело. Вспомни, ты приходил ко мне заговаривать нож на него; вспомни, ты искал его всюду, искал и не находил. Знаешь ли, что в лице твоём и его боролись зло и добро ильменского народа? Ты был сильнее, ты гнал этого человека, преследовал его, лишил его родины. Но ты сам же его привёл обратно таким, какой он есть теперь... Он — добро твоих братьев; ты — зло их. Ты разрушал благо множества людей, он созидает его. Что же ты сделал?..

Мал смотрел вопросительно. Вадим слушал его, затаив дыхание. Старый кудесник никогда ещё не говорил с ним так.

— Но постой, старик! — воскликнул Вадим наконец. — Я не то узнать хочу от тебя. Ты говоришь, что между нами борьба. Но ты должен знать тогда, кто из нас выйдет победителем.

— Добро всегда было и будет сильнее зла.

— Стало быть, я должен оставить свою месть, преклониться перед врагом, молить у его ног о прощении?.. Нет, нет, никогда!