Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– В самом деле? – кротко спросил он. – Багровые следы, а шея у нее такая белая. А я бредил в лихорадке, а Арчи спал, так, Мэри? Он не видел, как ты поднялась и пошла за ней.
– Нет! Нет! – она выталкивала слова сквозь стиснутые зубы. – Я спала! Я ничего не слышала! Это они, они!
– Ну да, – он отвел глаза, потому что смотреть на нее было невыносимо. – Маленькие люди, да? Или большие люди с белыми глазами? Покойники с болот? Обезьяны? – каждый раз он тихо качал головой, словно опровергая собственные слова. – Я не верю в них, Мэри. Злу вовсе не надо принимать чье-то обличье, чтобы ударить исподтишка.
Теперь она дрожала всем телом, оленек, подумал он, маленькое, хрупкое создание, разве что из пасти торчат клыки, как у хищного зверя. Интересно, чем питаются эти оленьки? Мышами? Водяными крысами? Кем-то еще более беззащитным, более слабым, кем-то, у кого нет клыков, или есть, но совсем маленькие.
– Я видела их, видела, отец Игнасио, клянусь, они шли за нами, идут за нами, черные, страшные, это они, они!
– Никто не видел их, кроме тебя, Мэри. Только ты.
– Богом клянусь!
– Не клянись Богом, Мэри, – он поднялся на ноги. Она была немногим ниже его; он что же, умалился за время странствий по лесу? А теперь слушай. Ты пойдешь со мной. Вернешься в монастырь. Я напишу письмо настоятельнице. И это все, что я могу для тебя сделать.
– Но я…
– А теперь иди. Позови Арчи. И замкни свои уста, слышишь, ты… просто – скажи ему, пора собираться.
Она побежала к деревьям на краю поляны, оглядываясь через плечо. Он покачал головой и, наклонившись, стал разбирать скудные пожитки.
* * *
– Мы скоро выйдем из леса, – сказал молодой человек, – я чувствую.
– Надеюсь, – отец Игнасио покачал головой. Особых изменений он не видел, впрочем… – Вон там, да.
– Заросшая вырубка. Какое… какое облегчение, отец Игнасио, этот кошмар позади, и мы… – голос его упал до шепота, – отец, что вы сказали Мэри? Она больше не хочет со мной говорить. И мне не нравится, как она смотрит.
– Я сказал ей, что она вернется со мной в монастырь, – сухо сказал отец Игнасио, – и прошу вас, больше не говорить об этом. Ни с ней. Ни со мной.
– Но я только…
– Я не желаю это обсуждать, Арчи.
– Но я обязан. Она…
Он обернулся к Мэри, и на его лице, точно в зеркале, отразился чужой ужас.
Мэри открыла рот. Она пыталась крикнуть, но изо рта ее вырывались только бессмысленные кудахчущие звуки; дрожащей рукой она указывала куда-то вперед, туда, где за вырубкой, поросшей желтыми цветами, раскачивались ветви.
– Мэри! – молодой человек повернулся к ней, схватил за плечи. – Мэри!
Она молчала, оседая в его руках, точно фигурка из воска, зрачки ушли под лоб, видны были лишь закатившиеся белые глаза.
– Мэри, что там? Что ты увидела?
Она тоненько взвизгнула и осела. Отец Игнасио с ужасом увидел, как на юбке ее расплывается мокрое пятно.
– Мэри!
Арчи положил ее, ставшую неожиданно тяжелой, на землю, и снял с плеча карабин. Отец Игнасио следил за вороненым стволом – вправо-влево, вправо-влево.
Систола-диастола, систола-диастола.
– Ты слышал что-нибудь? – спросил он Арчи шепотом.
Тот покачал головой.
– Ничего. Только бабочки.
– Бабочки…
Он всматривался в переплетение ветвей, пятна, пятна… некоторые двигаются, некоторые нет… месмерическое движение пятен, от которого кружится голова. Теплый хаос, из которого прорастает безумие.
– Нет. Ничего. Что ты видела, Мэри? Мэри! Что с ней, отец Игнасио, что с ней?
– Она мертва, – медленно сказал отец Игнасио, склонившись над девушкой.
– Мертва? Но как же? Почему?
Отец Игнасио поднял голову и поглядел в лицо молодому человеку выцветшими глазами в ободках воспаленных век.
– От страха, я полагаю, – сказал он.
* * *
Арчи опустился на корточки и протянул было дрожащие пальцы к бледному лицу, но отец Игнасио оттолкнул его с такой яростью, словно прикосновение этих пальцев несло с собой опасность. Они так и сидели рядом, молча, а солнце все ползло по небу, невидимое сквозь кроны, и лишь свет вокруг менялся с золотистого на розовый, а потом на багряный.
Отец Игнасио поймал себя на том, что гладит высохшей узловатой рукой лежащую у него на коленях растрепанную голову.
– Бедная, – сказал он тихо, – бедная девочка.
Арчи пошевелился. Заходящее солнце било ему в спину, и светлые волосы, казалось, были обведены огненным ореолом.
– Кого она увидела, как вы думаете? – жалобно спросил он.
– Себя, – сказал отец Игнасио, – тебя. Нас.
– Вы хотите сказать, за нами никто не шел? Никто нас не преследовал?
– Никто. Только мы. Только мы сами.
Он помолчал.
– Дагор, – сказал он наконец, – демон, которого боятся туземцы. Та тварь, которая росла у вас на груди. Кстати, Арчи, вы опять наглухо застегиваете куртку. Почему?
– Отец Игнасио, не думаете же вы…
– Всего лишь придаток. Почка. Ее можно убрать, и она отрастает вновь.
– Я человек, отец Игнасио, – спокойно сказал юноша. – Такой же, как вы.
– Такой же, как я? Нет. Вы и есть дагор, Арчи. То самое чудовище, которое сопровождало нас всю дорогу. Зачем вы пришли в миссию, Арчи? Не будь вас, мы были бы чисты. Лечили бы туземцев, несли им слово Божье. А вы кинули нас в топку адских страстей, вы играли на струнах похоти, алчности, гордыни… Вы к каждому подбирали свой ключ. Вы истребляли нас по одному.
– Томпсона укусила змея, – напомнил Арчи.
– Ну да. Вы властны даже над малыми тварями лесными. И еще – кто на самом деле убил Элейну, Арчи? Мэри? Или все-таки вы?
– Я любил ее, – тихо сказал юноша.
– И Мэри тоже? – горько спросил священник. – Вам стоило лишь поманить ее пальцем, и она пошла с вами. Что такого вы показали Аттертону, что заставило его бросить все, бросить молодую жену, славу, доброе имя, и уйти навсегда. Откуда у вас такая власть? Дьявольская власть.
– Я дал ему счастье, – сказал Арчи мягко, – я открыл перед ним двери.
– Эти двери ведут в преисподнюю, – сказал священник. – Четыре человека, Арчи, четверо – отданных на растерзание демону, умерших без покаяния. А сколько их было до этого? До того, как вы, умирая от истощения, добрались до миссии? Но я положу этому конец, Арчи.
Он осторожно снял голову девушки со своих колен и встал.
– Не хватайтесь за ваш карабин, Арчи. Он разряжен. Я разрядил его еще там, у костра. А это, – добавил он, извлекая из побуревшей потрепанной рясы блестящий предмет, – это пистолет Аттертона.