моя искусственница. Ее три раза в день нужно поить коровьим молоком из бутылочки. А дорога в Улавган, вы же сами говорите, займет не меньше пяти-шести суток. — И грустно улыбнулась: — Не возить же нам с собой дойную корову...

Ичанго не знал, что значит «искусственница», и, склонив по-птичьи голову, приложил к уху ладонь.

— Какая, говоришь, девочка у тебя?

— Когда у кормящей матери пропадает молоко, — поспешно начала объяснять Карцева, — ребенка поят коровьим из бутылочки. Понятно?

— Раз говоришь — наверно, так, — согласился он. — Однако, думаю, вместо коровы можно в дорогу дойную оленуху брать. Кормить в тундре не надо ее, она сама прокормит себя. Нынче уже и ягель мало-мало подрос, да ягода шикша есть, да грибочки кое-где показались. Так что важенка сыта будет и молоко твоей девочке сколько надо давать будет. Три бутылочки, наверно, хватит ей, или не хватит?

— Да господь с вами, дорогой Ичанго! — вскричала от удивления учительница. — Как можно крохотное дитя поить оленьим молоком! — И посмотрела на мужа.

Казимир Петрович молчал.

— Наших эвенов детишки оленье молоко пьют, — настаивал Ичанго. — Ничего, здоровые растут. Ты, мамка, сама видела, какие они, наших эвенов детишки. — Он торопливо раскурил трубку, затянулся. — А про корову, что ты говорила, наши люди не знают.

Все еще не веря, что гость всерьез заговорил о дойной оленухе, которую следует взять с собой в дорогу для Людочки, — просто решил, видимо, после кружки крепкого чая и доброго угощения пошутить, — Мария Тимофеевна и сама захотела поддержать шутливый, как ей казалось, тон разговора:

— Прежде чем подоить важенку, ее нужно, поймать арканом за рога, а я не умею. — И засмеялась собственной шутке.

Оживился и Ичанго.

— Самцов-хоров, верно, ловим за рога чаутом, а важенку нет, однако.

Казимир Петрович спросил:

— Где же ее раздобудешь, дойную оленуху? Разве кто-нибудь согласится продать ее нам...

— Продавать не будут, а дать — дадут, — твердо заявил Ичанго. — Нынче в каждом табуне дойные важенки есть. Отнимут теленочка — и дадут.

— Фантазия! — теперь уже рассердилась Мария Тимофеевна, чувствуя, что разговор у мужчин идет далеко не шутливый. — Чистейшая фантазия! Если уж решили, что не поедем, и отправили телеграмму, зачем же фантазировать...

Карцев достал из кармана телеграмму.

— Вот она, Маша, я не отправил ее...

— Как это не отправил?! — возмутилась она и выбежала из комнаты.

Оставшись с Ичанго, Карцев несколько минут молчал, стесненно поглядывая на гостя, который сидел на краешке табурета, курил, как бы решая: уйти или еще посидеть для приличия?

Наконец Казимир Петрович спросил:

— Вы здесь еще долго побудете?

— А сколько надо тебе? — в свою очередь спросил эвен, как показалось Карцеву, с готовностью прожить здесь столько времени, сколько потребуется русским учителям, чтобы собраться с семьей в дальнюю дорогу.

— Если мы с Марией Тимофеевной все же решим поехать в Улавган, — сказал Казимир Петрович, — то без вас, товарищ Ичанго, нам уж никак не обойтись. Ведь мы не знаем ни дороги, ни то, как обращаться с вьючными оленями. — И, помолчав, задумчиво прибавил: — Без вашей помощи нам и не раздобыть дойной важенки...

— Пять дней хватит тебе?

— Вполне, спасибо вам! — поблагодарил Карцев.

О том, как семья Карцевых шесть суток добиралась верхом на оленях в Улавган, Людмила Казимировна знает со слов матери.

В назначенный день Ичанго пригнал из тундры двух рогатых хоров и молодую, после первого отела, важенку.

Оказалось, что он раздобыл их у сородича Олянто, мужа своей двоюродной сестры.

Когда Ичанго рассказал ему суть дела, Олянто привел его в кораль, где находились в загоне олени, и предложил:

— Выбирай сам, каких надо тебе, — и передал ему ременной аркан-чаут.

Ичанго перебрал глазами с десяток оленей внутри загона и, остановив свой взгляд на старом и, как показалось ему, не слишком строптивом («как раз для мамки-учительницы будет!»), резко метнул в него чаут.

Свернутый кольцами ремень со свистом полетел в кораль и, выпрямившись в воздухе, упал концом на высокие кустистые рога рыжего, с сединой, хора, захлестнув их тугой петлей.

Олень от неожиданности вздрогнул, испуганно шарахнулся к загородке и хотел было откинуть к спине рога, но Ичанго оказался сильней. Падая на спину и упираясь ногами в кочковатую почву, он стал перебирать чаут, быстро сокращая его и одновременно подтаскивая к себе оленя, который, казалось, уже стал выдыхаться. Но вот Ичанго дотянулся своими длинными руками до волочившихся по земле рогов, круто рванул их к себе, и олень рухнул наземь.

Тут подбежал Олянто, склонился над упавшим рогачом и начал хлопать его по мокрой от пота спине, пока не успокоил.

Второй олень оказался помоложе и построптивей, и Ичанго только со второго броска заарканил его чаутом. Зато с важенкой возиться не пришлось. Олянто вывел ее из кораля и, передавая Ичанго, сказал великодушно:

— Для русского учителя не жалко, пускай его поит свою девочку молоком...

Утро перед дорогой, на счастье, выдалось тихое и ясное. Над тундрой, пробив негустой туман, поднялось солнце. Лишь по краю небосвода держались небольшие облака, но ветер понемногу разгонял их.

Впереди на своем рослом, с густыми рогами укчаке ехал Ичанго.

Он сидел подбоченясь, свесив ноги с седла и по привычке то взмахивал тонким отполированным шестом, то протягивал его вдоль оленьей спины, хотя укчак и без того хорошо знал дорогу к дому.

За Ичанго — Мария Тимофеевна.

Олень у нее был смирный и, как она после узнала, слепой на один глаз. Как только из боязни свалиться с седла она хваталась за его рога, укчак этого не терпел и едва не сбрасывал ее.

— Сиди, мамка, тихо, — наставлял ее Ичанго, следя за каждым ее движением.

К седлу у Марии Тимофеевны были приторочены две вьючные сумы. В одной, сшитой из нерпичьей шкуры шерстью внутрь, которую Ичанго назвал по-своему — «бебе», сидела Людочка. Как только ее поместили туда, она сразу же заснула. В другую суму, для равновесия, напихали побольше носильных вещей.

А Колька у Казимира Петровича не