всё будет по-другому. Словно это не вы довели его до такого состояния, а невидимая рука Запада! И теперь ему кажется, что, когда мы утрём нос американцам, всё сразу станет хорошо, и даже межпозвоночная грыжа рассосётся! Он не боится войны, он боится, что она окажется недостаточно масштабной! Вот как всё перевернулось!

— У всех есть разочарования, кто же спорит. Мы не за священным Граалем пошли, мы спасаем Россию от большого унижения.

— А я вот жила в России, не в столице, не в богатых кварталах, а никого унижения не чувствовала. Унижается тот, кто хочет быть унижен. Я бы могла ещё тысячу лет так прожить.

— Ну, ты бы могла, — усмехнулся я. — А людям нужен порядок. Наш порядок разрушали с начала девяностых годов, и кто знает, если бы не авария на АЭС, может быть, здесь была бы другая жизнь, роскошная. Но точка невозврата пройдена. Теперь только вперёд. Мы построим новый порядок на века.

Она подсочила:

— Какой порядок? Кругом ненависть и страх! Вы щедро сеете их, даже не понимая, что рано или поздно они дадут всходы, только новых семян будет в десять, в сто раз больше! Мы захлебнёмся в ненависти и лжи, которую сами породили. Люди боятся слово сказать! Люди превращаются в оборотней, в лизоблюдов! Неужели вы думаете, что такой порядок продержится долго? Всё, что у нас есть — это наша планета. А мы уже который век пытаемся воевать с ней, убиваем людей, животных, природу, самих себя. Нет у вас врагов! Вы стреляете себе в висок, просто пока не очень метко!

— Вы ведь с Лисом историки. Вот скажи мне, знаток русского мира, разве древние славяне не воевали? Разве не было стычек между вятичами и древлянами? Между древлянами и викингами? Между славянами и ромеями? Ты не хочешь признать очевидного: люди воевали всегда, и в любой битве были победители.

— А теперь не будет! Ты говоришь о древлянах, словно не было тысячи лет прогресса, словно мы до сих пор живём в избах и воюем копьями. Войны казались необходимыми, когда для них существовало свободное пространство, а сейчас такого пространства нет. Посмотри, вот эта планета — всё, что у нас есть. И мы можем уничтожить её целиком. Древляне такого не могли! Им для выживания нужны были копья, нам для выживания нужны мозги! Неужели тысяча лет истории ничему нас не научила? Неужели твоё понимание мира не отличается от взгляда викингов? А самое обидное, что, похоронив мир, вы потом скажете: мы пытались очистить его от скверны, но скверна сопротивлялась так сильно, что нам пришлось уничтожить всё, даже самих себя! Вот какие мы герои!

— И ты думаешь, ты права?

— Думаю, права. История рассудит.

— Любите вы с Лисом эту фразу. А знаешь, следующее поколение всегда право. У него просто больше времени, чтобы всех в этом убедить.

Она улеглась, распыхтелась и замолчала. Я не стал возражать. Она спорила не со мной, она спорила с отцом, используя меня как живую мишень. Перебесится и отойдёт. Ещё два дня и, возможно, я никогда её не увижу.

Скоро мои мысли переключились на боль, которая пульсировала в ноге, в голове, в плече. Я весь состоял из растущих нарывов. Я нашарил в рюкзаке аптечку и выпил две таблетки анальгина. Не знаю, помогли они или нет, но сама уверенность, что боль скоро отпустит, возымела снотворный эффект.

Я уже почти спал, когда внезапно почувствовал усиление пульса, давящую боль в глазах и темноту — симптомы надвигающегося приступа.

Я сел и постарался дышать как можно спокойнее и ровнее, но воздух запинался где-то в гортани, и мне всё время хотелось кашлять.

Кэрол встревоженно села рядом. Глаза её сверкали:

— Ты чего?

— Бывает. Скоро пройдёт.

— Ты весь в поту. У тебя сердце нормальное?

— Да не в сердце дело. В мозгах.

Она взяла моё запястье и сосредоточенно посчитала удары. Потом коснулась губами лба, нахмурилась.

— Сядь ровнее, — приказала она.

Я сел. Она упёрлась ладонями мне в лоб, и скоро я ощутил расходящееся от них влажное тепло, счищающее с меня боль, словно кожуру. Я даже не заметил, как она опрокинула меня на спину. Я уже был в забытьи. Нога по-прежнему стреляла, но я размяк так сильно, что не было сил зафиксироваться на этой боли. Я лишь успел произнести:

— Как тебе это удаётся…

Я проснулся от лёгкого утреннего дождя, который шлёпал по сухой коже, не оставляя следов. Я попытался хоть немного напиться им, но капли не приносили облегчения, растворяясь на языке, как сахарная пудра.

Кэрол уже проснулась, и я незаметно наблюдал, как она, отогнув рукав, расправляет браслет из мелких фенек на запястье, девчачий, цветной, пушистый. Она проверяла маленькие серёжки в ушах и думала о чём-то своём. А я думал, что она совсем ещё девчонка, которой нужно доиграть, нужно прожить молодость как следует, нужно испытать удовольствие от красивой одежды, от побрякушек, от смешных рисунков на лице. Ей нужно встречаться с парнями, привыкать к мыслям о семейной жизни. А она лазит непонятно где и, может быть, лишает себя молодости. Мне стало не по себе, что я причастен к этому, хотя, видит бог, я её не тащил.

— Эй, — тихо позвал я, и она вздрогнула. — Ты напрасно переживаешь из-за отца. Ты для него всего самое главное в жизни, просто он расстроен, что вы разошлись во мнениях. Это бывает.

— Наверное, — пожала она плечами. — Я просто не ожидала. Мне нужна была его поддержка.

— А ему нужна была твоя, — сказал я.

Кэрол не ответила.

Скоро дождь прекратился. Тишину подчёркивал скрип деревьев и робкие выкрики птиц. Было часов шесть утра. Я поднялся, сел и попробовал подвигать ногами. Правая лодыжка распухла и почти не гнулась, но не чувствовалось и боли. Она казалась просто онемевшей. Повязка, которой Кэрол перевязывала мою голову, за ночь слетела, и запёкшая кровь в волосах на ощупь была похожа на гигантского паука.

Кэрол попробовала пить с влажных листьев, но только раздразнила свою жажду. Отплёвываясь, она сказала:

— Я бы сейчас предпочла мировой потоп.

Есть