Я отвел взгляд и спросил хозяйку собаки:

— Как это случилось?

— В одну секунду. — Ее глаза наполнились слезами. — Мы путешествуем и даже не собирались останавливаться в Хенсфилде. (Еще бы! — подумал я.) Только хотели купить газету, а Ким выпрыгнул из машины… И вот…

Я поглядел на пса, неподвижно распростертого на столе, и легонько погладил благородную голову.

— Бедняга! — пробормотал я, и на мгновение прекрасные карие глаза обратились на меня, а хвост раза два стукнул по столу.

— Откуда вы? — спросил я.

— Из Суррея, — ответил молодой человек.

— Ах так… — Я потер подбородок. В черном туннеле вдруг забрезжил свет спасительной лазейки. — Может быть, я сделаю перевязку и вы отвезете его домой, к собственному ветеринару?

Он посмотрел на жену, потом снова повернулся ко мне.

— И что тогда? Ему ампутируют ногу?

Я ничего не ответил. Конечно, именно так и поступят в хорошо оборудованной ветеринарной лечебнице, где много умелых помощников и операционная отвечает всем современным требованиям. Да и что еще можно сделать?

От этих мыслей меня отвлекла хозяйка собаки.

— Но если есть все-таки шанс спасти ногу, меры надо принять немедленно, верно? — Она умоляюще посмотрела на меня.

— Да, — хрипло ответил я. — Конечно.

И начал осмотр. Повреждения кожи оказались пустяковыми. Пес был в шоке, но слизистые оболочки оставались розовыми — по-видимому, дело обошлось без внутреннего кровотечения. Да, случай был бы легкий, если бы не эта страшная нога.

Я уставился на нее, и меня снова ужаснуло поблескивание гладких поверхностей заплюсневого сустава. Было что-то почти непристойное в том, что они обнажились у живой собаки. Казалось, жестокие любопытные руки нарочно разломали сустав.

Я начал лихорадочно обыскивать операционную, вытаскивал ящики, распахивал дверцы, открывал коробки. При каждой полезной находке у меня колотилось сердце: банка из-под кетчупа со спиртом, пачка ваты, йодоформ и — вот действительно сокровище! — флакон снотворного для анестезии.

Больше всего пользы принесли бы антибиотики, но их я, конечно, даже не искал — в те дни они еще не были открыты. Я лихорадочно рылся в поисках хотя бы одной-двух унций сульфаниламида, но тщетно — такой роскоши в хозяйстве Стьюи не водилось. Тут я наткнулся на коробку с гипсовыми бинтами, и она мне кое-что напомнила.

В то время, на исходе тридцатых годов, у всех еще была жива в памяти гражданская война в Испании. В ее последние месяцы медикаментов настолько не хватало, что нередко страшнейшие раны просто заключали в гипс, чтобы они «поварились в собственном соку», по мрачному выражению тех лет. Но результаты порой оказывались на удивление хорошими.

Я схватил бинты. Теперь я знал, что мне делать. Полный суровой решимости, я ввел иглу в вену и медленно впрыснул снотворное. Ким мигнул, лениво зевнул и погрузился в сон. Быстро разложив свой скудный арсенал, я попробовал повернуть собаку поудобнее. Но особенности стола вылетели у меня из головы, и едва я приподнял задние лапы, как он накренился и тело собаки беспомощно заскользило на пол.

— Хватайте его! — Мой отчаянный вопль возымел действие: хозяин успел подхватить расслабленное тело, а я торопливо вернул распорки на место, и поверхность стола снова приняла горизонтальное положение.

— Подсуньте колено вот сюда! — пропыхтел я и повернулся к его жене: — И вы тоже, пожалуйста, с той стороны. Нельзя, чтобы стол рухнул, пока я буду оперировать.

Они молча выполнили мою просьбу, а я, взглянув на колени, поддерживающие распорки снизу, почувствовал острый стыд. Что они могут подумать о подобной убогости?

Потом я надолго забыл обо всем. Сначала я вернул сустав на место, вдвинув гребни плюсневого блока в мыщелки дистальной поверхности голени, как много раз делал на практических занятиях по анатомии в колледже. И тут мелькнул первый луч надежды: некоторые связки полностью сохранились и, что было еще важнее, уцелело несколько крупных кровеносных сосудов.

Я молча чистил и обеззараживал, вдувая йодоформ в каждый просвет, а потом начал сшивать, соединяя сухожилия, восстанавливая суставную сумку и связки, — казалось, этому не будет конца. Утро выдалось жаркое, и под бьющими в окно косыми лучами на лбу у меня выступил пот. Когда я накладывал швы на кожу, по моему носу уже весело бежал ручеек, каплями срываясь с кончика. Ну, еще йодоформ, потом вата и, наконец, два гипсовых бинта. Нога от голени до лапы была теперь заключена в жесткий лубок.

Я выпрямился и посмотрел на молодых супругов. Все это время они поддерживали стол в очень неудобных позах, ни разу не шелохнувшись, но теперь мне показалось, будто я вижу их впервые. Я вытер лоб и глубоко вздохнул:

— Ну вот так. Пожалуй, неделю ничего делать не надо, а тогда покажите его ветеринару — там, где вы остановитесь.

Они помолчали, потом жена сказала:

— Я бы хотела, чтобы его снова посмотрели вы.

Муж кивнул.

— Правда? — Я был искренне удивлен. Мне казалось, что они предпочтут никогда больше не видеть ни меня, ни мою пропахшую кошками приемную, ни мой складывающийся стол.

— Но это же естественно, — сказал муж. — Вы были так внимательны и делали все с таким тщанием. Каков бы ни был исход, мы вам глубоко благодарны, мистер Брэннан.

— Я не мистер Брэннан. Он в отъезде, я его временно заменяю. Моя фамилия Хэрриот.

— Ну так еще раз спасибо, мистер Хэрриот! — Он протянул руку: — Я Питер Гиллард, а это моя жена Марджори.

Мы обменялись рукопожатиями, он поднял собаку со стола, и они пошли к машине.

Все последующие дни нога Кима постоянно маячила у меня перед глазами. Иногда мне казалось, что только идиот попытался бы спасти лапу, соединенную с остальной ногой лишь лоскутком кожи. Ни с чем, хоть отдаленно похожим на этот случай, я ни разу не сталкивался, и в свободные минуты перед моим мысленным взором вдруг проплывал заплюсневый сустав со всеми его сложными компонентами.

А свободных минут хватало, потому что Стьюи работой завален отнюдь не был. Если не считать трех приемов в день, делать было почти нечего, а уж о ночных вызовах, как в Дарроуби, тут и не слыхали.

Уезжая, Брэннаны поручили и дом, и меня заботам миссис Холройд, пожилой вдовы с испитым лицом, которая неторопливо прохаживалась по комнатам в цветастом комбинезоне, обсыпая его пеплом сигареты, неизменно торчавшей в уголке ее рта. Вставала она поздно и скоро меня выдрессировала: когда в первые два-три дня она не появилась с утра, я состряпал себе завтрак сам, а потом так это и продолжалось.

Но в остальное время