И здесь уже после их сложенных имен можно было поставить «Равняется». Но за знаком «=» для меня все же стоял большой вопрос.

Не укладывалось в эту простую формулу: Олег + Лена =… Ленино настроение.

Расстояние между нами все увеличивалось и увеличивалось…

И так мне вдруг стало тоскливо и одиноко, что ноги сделались совсем незнакомыми и ступали как-то неустойчиво и вяло. И я больше всего боялся, что это может быть заметно со стороны.

Может быть, все это, кроме сумки и широкой спины, было и не так. Может быть, Лена стояла и смотрела мне вслед?..

Не знаю… Ведь уходя тогда, я так ни разу и не оглянулся…

После этой встречи в моей жизни наступил новый период.

Кроме работы, хоккея и подготовки к экзаменам – главным стало ни о чем постороннем больше не думать. Вернее, не думать о Лене…

Но не думать о ней было труднее всего…

* * *

Я с грустной улыбкой перелистнул последнюю страницу альбома и на его картонной корочке с задней стороны прочел написанное карандашом и уже почти стершееся четверостишие:

(Я-то лет через тридцать только потом узнал, что Дон Аминадо не какой-то испанский гранд, посетивший Россию и очаровавшийся ею, а русский поэт-эмигрант, живший после революции во Франции и писавший там стихи под этим псевдонимом. А Лена уже тогда читала его…)

Чуть ниже стихотворения стояла дата: «31.07» и год нашего пребывания в трудовом лагере.

Немного ниже этого четверостишия в правом нижнем углу расплылось, похожее на чернильное, пятно растрескавшейся и кое-где уже осыпавшейся туши.

Снизу, где тушь отстала от картона полностью, проглядывали Ленины инициалы «П.Л.», написанные шариковой ручкой и явно стоявшие под какой-то записью, нечаянно или нарочно залитой.

Я очень осторожно лезвием от безопасной бритвы, которую нашел на полочке возле умывальника в отцовых принадлежностях для бритья, соскоблил эту сухую с неровными краями «кляксу» и с трудом разобрал сначала «И»… – дальше было не прочесть, слишком густо была замазана первая строка. Потом более четкие, проступившие из черноты, синеватые слова «Я тебя люблю» и Ленины инициалы.

Получалось: «И я тебя люблю»… А может быть все же: «И… я тебя люблю»?

Если был верен первый вариант, то он ко мне тогдашнему вроде бы все же не относился, потому что посылов для ответного «И» с моей стороны не было. Если верен был вариант второй – тогда мне следовало бы прочесть эту запись много лет назад. Ведь так иногда важны слова, а не действия…

Хотя вряд ли это что-либо изменило. Ведь в жизни все бывает, как бывает, а не как это тебе представляется.

Спросить же, даже из простого любопытства, что написано и замазано в конце подаренного много лет назад альбома, мне было не у кого.

Ибо Лена уже давно покинула наш город.

Они как-то внезапно, почти сразу после свадьбы с Олегом (в конце последнего курса Лены), снялись по весне и легко, как перелетные птицы, укатили по распределению куда-то на Север.

Иногда они приезжают в наш город к Лениным родителям.

Я тоже приезжаю к своим.

Но встретиться нам больше так и не довелось….

Возвращаясь с родительской дачи на следующий день после того, как я нашел тот старинный альбом, подаренный мне Леной в день нашего школьного «выпускного бала», – видимо, грусть о прошедшем толкнула меня к дому Александра Леонидовича, – я свернул на знакомую улицу, густо заросшую по сторонам акациями, к знакомому дому и даже увидел лавку, на которой еще сохранилась почти стершаяся уже буква «Л», которую я вырезал на ней перочинным ножом много лет назад, поджидая Лену, и не успев отчего-то полностью вырезать то ли ее имя, то ли еще что-то…

Одним словом, как я только свернул на знакомую улицу к знакомому дому, мне показалось, что в прошлое вернуться так легко!.. Словно открываешь никому невидимую дверь в свою юность.

Александр Леонидович был не тот, что прежде. Он сильно сдал, хотя внешне почти не изменился.

Мне он обрадовался искренне.

В просторной и светлой их квартире все было как прежде, целую жизнь назад. Тот же большой (из орехового дерева) овальный стол в «зале», те же стеллажи (от пола до потолка) с книгами вдоль стен просторной прихожей..

Все было как в прошлом…

Только прошлого, увы, уже не было.

После чая с коньяком Александр Леонидович усадил меня на просторный диван и стал показывать переплетенные им самим красивые альбомы с семейными фотографиями.

– Это Людмила, старшая моя. Теперь в Нью-Йорке живет… А здесь они еще в Кембридже с мужем. Он у нее биолог. По контракту там, за бугром, работает. Ну, а она, так сказать, при нем… А Лена сейчас под Москвой живет. Вот недавно нам с матерью фотографию прислала. Сфотографировались после окончания школы их старшим сыном, Игорем. Вот он.

На фотографии было четыре человека. Полузнакомые мне уже теперь, хотя и мало изменившиеся внешне, Лена и очень располневший Олег, и совсем незнакомые двое их сыновей.

Старшему – Игорю – было сейчас, наверное, столько же лет, сколько и мне в то время, когда я познакомился в школе с его мамой…

– Ты заходи к нам, старикам, без церемоний, – часа через полтора, провожая меня в прихожей, говорил Александр Леонидович. – А то одним-то нам скучно. Твои статьи, кстати, частенько почитываю. Некоторые даже вырезаю… Вот, думаю, помру, – без плавного перехода перескочил он на другую, видимо, давно волнующую его тему, – кому этот дом достанется… Да и Елена в последнее время что-то все прихварывает. Хотя обещались всем семейством приехать к нам с матерью на золотую свадьбу на следующий год. Кстати! Если будешь в Ангарске, приходи! Буду рад тебя видеть. Да и с Леной, насколько помню, вы ведь дружили?..

Я шел от Александра Леонидовича в дом моих родителей. Их квартиру от дома Лениных родителей отделял теперь всего один квартал. И в ритм моих неспешных шагов, видимо под воздействием доброго коньяка, которого мы, закусывая лимончиком, выпили с Александром Леонидовичем значительно больше, чем чая, вплелся вдруг такой речитатив:

Как бы я в жизни не куролесил. Весел, невесел. Трезв или пьян. Где-то в Неаполе (увы, я там никогда не бывал). Или в опале (а вот с этой дурой знаком основательно). Как не взлетал бы я, Как бы не пал, Как бы молиться судьба не велела – Нету молитвы другой у меня: «Только бы, только бы ты не болела. Только бы, только бы не умерла…»

Лена, я знаю, что у тебя уже давным-давно своя, отдельная от моей, жизнь. Но у меня к тебе есть все же одна, надеюсь, не обременительная, просьба. Не покидай этот несовершенный мир прежде меня, потому что мне станет в нем тогда так одиноко, как в заброшенной, пустой, неуютной квартире… И еще потому, что, пока ты здесь, на Земле, жив и наш, тот далекий летний день на Китое… И тот, другой, с прозрачным легким февральским ветром день весенний, когда мы виделись с тобой, может быть, в последний раз… И многие другие дни… И тот твой зимний поцелуй. Так и запомнившийся легким познабливанием на моей щеке.