Стоило моей «любимой» проявить неопрятность в одежде или сказать что-либо грубое, или, не дай бог, закурить. Отчего свежее дыхание её становилось тяжёлым и неприятным, теперь уже не только для поцелуя, но и для ближайшего общения. Или выпить, в студенческой компашке лишнего и сделаться от этого развязной. Или – начать есть салат своей вилкой из общей тарелки – любовь моя бесследно испарялась, не оставляя даже лёгкого следа. И я с удивлением и грустью спрашивал себя: «За что же это я, казалось, так сильно любил её? И что такого необычного находил в ней?»

Рассудком, я понимал, что идеала, увы, не существует. Но сердце в юные лета его так жаждет и не верит здравым размышлениям о том, что лучший брак – это брак по расчёту. Если, конечно, расчёт верен.

«Прав, ох, как прав Баратынский…» – отвлёкся я на свои размышления и вновь услышал бесцветный Гошин голос. («Куда же девалась его бархатистость, обычно возникающая во время исполнения песен?»)

– Если тебе туда, то мне в другую сторону, – грустно сказал он. – Я ведь теперь у Елены живу. Здесь совсем недалеко и тоже в центре. У неё, кроме мастерской, ещё и прекрасная квартира, в которой хоть на велосипеде катайся. Иногда, правда, я в ней чувствую себя как в антикварной лавке или музее, в котором являюсь всего лишь экспонатом. И знаешь, я только недавно понял, что жена моя, при ближайшем рассмотрении, совсем не простая штучка. Она какая-то внучатая племянница знаменитого художника – авангардиста, – вроде бы Кандинского, чем чрезвычайно гордится…

– Пригласил бы как-нибудь меня с подружкой в ваш музей, тем более что жена у тебя, говорят, просто красавица! – перебил я его.

– Да, этого у неё не отнимешь, – снова сник Гоша. – Однако в дом её не каждый вхож. Там в основном своя богемка кучкуется. Этакие седовласые благообразные старички, академики. На дачу вот летом, в Большие Коты приезжай! Приму с удовольствием – там я хозяин. Дом деревенский, настоящий, моей тетушки, увы, в прошлом году «почившей в бозе», мне, как её единственному наследнику, достался. А место там чудесное, рядом с Байкалом. Да что тебе рассказывать – и сам знаешь, бывал ведь в Котах не единожды.

* * *

На Гошиной даче решили отметить защиту дипломов.

– Я поеду дня на два пораньше, подготовлю там всё. Протоплю печь. Дом у тётки просторный – несколько комнат, так что места разгуляться хватит! – довольно потирая руки, вслух размышлял Гоша, когда мы с ним договаривались в коридоре университета об этой поездке на Байкал. – Тем более что Елена в конце недели дней на десять собиралась уехать за город – на «творческую дачу». Так что разудалимся вовсю, Игорёк, как в прежние времена! Наговоримся вволю. Ты один или с девчонкой явишься? – уточнил он.

– Слушай, абыжаешь Гоша. Как джигит может быть адын?! Может быть, и для тебя кого прихватить, из бывших твоих поклонниц? – подтрунил я.

– Не надо, – не раздумывая, ответил он. – У меня, помнишь, как в том анекдоте: «Мы не бабники. Мы – пьяницы». А если серьёзно – не хочу семейных осложнений. В принципе-то Елена, хоть и тигрица, но человек в общем не плохой. Не заслужила она обмана. Да и сделала для меня много хорошего.

В один чудесный летний день я и моя очередная, но, как мне тогда казалось, единственная и последняя любимая девушка – Маргарита, – обладающая не только невероятной, во всяком случае, для меня привлекательностью (с какой-то особинкой во всём её облике), но ещё и редкой, вызывающей возвышенные чувства фамилией – Оленина (правда, не Анна Алексеевна), которой Пушкин посвятил в 1829 году одно из лучших своих стихотворений «Я вас любил…», – погрузились на пристани Иркутска на «Комету», курсирующую вверх по Ангаре и далее – по Байкалу, и отправились в прелестную деревеньку Большие Коты. «Комета» останавливалась там на несколько минут. В основном, для выгрузки студентов биологического факультета, которые после первого и второго курсов проходили здесь, на Биостанции университета, учебную практику.

Как обычно, среди сходящих на берег преобладали девушки. Симпатичные, стройные, загорелые, смешливые, самого романтичного – семнадцати-восемнадцатилетнего – возраста. В сии лета мир ещё кажется полным чудес и приятных иллюзий! Иные из которых эти прелестницы, впрочем, не прочь уже оставить за спиной.

Проще говоря, в принцев на белом коне многим из них уже верилось с трудом, но возвышенной любви хотелось нестерпимо! Желательно, конечно, с достойным юных грёз, молодым человеком, лет двадцати-двадцати трёх, приятной наружности, с жизненным опытом, не женатым и чтоб был не как телёнок …

Мы с Гошей идеально подходили под эти требования. Но он был уже женат, а я – нешуточно влюблён. Настолько не шуточно, что всерьёз подумывал о женитьбе.

Не знаю, чем меня так зацепила Маргарита, но сидел я у неё «на крючке», кажется, намертво. И, как ни странно, соскальзывать с него не собирался.

Какое-то время наши пути с весело щебечущей группой студентов совпадали. Однако после деревянного мостка через весело струящуюся неширокую речку Большая Котинка они расходились в разные стороны. Студенты, всё той же пёстрой, весело галдящей толпой, продолжали путь в сторону биостанции, а мы сворачивали направо, к выкрашенному зелёной краской крохотному клубу, который давно уж не работал по своему прямому назначению; и – к начальной школе, сразу за которой и располагались Гошины владения, с новым дощатым забором из струганых досок. Добротный бревенчатый дом-пятистенок, с внутренним, – в прошлом хозяйственным, – двором: сарай для скота, летняя кухня, сеновал. Всё это было отгорожено от основного, «парадного», двора: с цветами и дорожками, красиво выложенными природным камнем, глухим забором с небольшой калиткой в нём.

Следуя к клубу, в котором теперь работала только библиотека. А зрительный зал мест на пятьдесят пустовал, я невольно оглянулся на пёструю шумную группу студентов, уже «втекающих» в калитку ограды биостанции.

– Не жалеешь, что не свернул налево? – улыбаясь, спросила Маргарита.

– Не жалею, – ответил я. И это была правда. – Направо сворачивать всегда предпочтительнее, хотя бы потому, что: «Наше дело правое – мы победим!», как говорил «вождь народов» Иосиф Виссарионович Сталин, – не очень удачно скаламбурил я.

Гоша встретил нас у ворот дома с виноватым, словно нашкодивший кот, видом.

– Елена, вчера прикатила, – сообщил он, опуская глаза. – На «творческой даче» ей не понравилось. Да к тому же там не оказалось какого-то очень нужного ей человека. Так что «забег в ширину» придётся отменить. Да и с устройством вашим что-то надо решать… – совсем уж тихо промямлил он.

Гоша опустил голову, словно намереваясь положить её на плаху, как опальный стрелец перед казнью, и мне даже стало жаль его.

– Да ты нас хотя бы во двор пусти, – миролюбиво предложил я. – Чего у ворот-то топтаться на всеобщее обозрение. Там и решим, что к чему.