не хотел и даже не мог допустить ничего, что стояло бы вне особого строя понятий, из которых он создал себе культ. Повсюду вокруг него в Европе под веянием новых идей зарождался новый мир, но этот мир индивидуальной свободы и свободного индивидуализма представлялся ему во всех своих проявлениях лишь преступной и чудовищной ересью, которую он был призван побороть, подавить, искоренить во что бы то ни стало, и он преследовал ее не только без угрызения совести, но со спокойным и пламенным сознанием исполнения долга. Глубоко искренний в своих убеждениях, часто героический и великий в своей преданности тому делу, в котором он видел миссию, возложенную на него провидением, можно сказать, что Николай I был Дон-Кихотом самодержавия, Дон-Кихотом страшным и зловредным… <…>

Он чистосердечно и искренно верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовать своею волею. В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью и что ни общественное мнение, ни частная инициатива не имели права на них ни указывать, ни возможности с ними бороться…»

Николай I

Удивительно, но практически таким увидел Николая I Астольф де Кюстин — французский путешественник и писатель, побывавший в Петербурге в 1839 г.: «При первом взгляде на государя невольно бросается в глаза характерная особенность его лица — какая-то беспокойная суровость. Физиономисты не без основания утверждают, что ожесточение сердца вредит красоте лица. У императора Николая это малоблагожелательное выражение лица является скорее результатом тяжелого опыта, чем его человеческой природы. Какие долгие, жестокие страдания должен был испытать этот человек, чтобы лицо его внушало всем страх вместо того невольного расположения, которое обыкновенно вызывают благородные черты лица. Тот, кто всемогущ и властен творить что захочет, несет на себе и тяжесть содеянного. Подчиняя мир своей воле, он в каждой случайности видит тень восстания против своего всемогущества. Mуxa, которая не вовремя пролетит во дворце во время какого-либо официального приема, уже как будто унижает его. Независимость природы он считает дурным примером, каждое существо, которое не подчиняется его воле, является в его глазах солдатом, восставшим среди сражения против своего сержанта, позор падает на армию и на командующего. Верховным командующим является император России, и каждый день его — это день сражения.

Лишь изредка проблески доброты смягчают повелительный взгляд властелина, и тогда выражение приветливости выявляет вдруг природную красоту его античной головы. В сердце отца и супруга человечность торжествует моментами над политикой государя. Когда он сам отдыхает от ига, которое по его воле над всеми тяготеет, он кажется счастливым».

Екатерина много работала над «имиджем» старшего брата Александра, кроме того, у него самого, кажется, был дар с первого взгляда вызывать к себе симпатию, особенно в молодости, а позже юношеская свежесть сменилась харизмой «спасителя Европы», «защитника тронов и алтарей». Александр почти всю жизнь купался в волнах обожания, в значительной мере вполне искреннего и бескорыстного. У Николая не было ни первого, ни второго, ни третьего. Легенда, очень похожая на правду, гласит, что, садясь на коня и отправляясь к Сенатской площади, Николай сказал: «Или завтра я буду мертв, или буду царствовать», а Александру Христофоровичу Бенкендорфу: «Сегодня вечером, может быть, нас обоих не будет более на свете, но, по крайней мере, мы умрем, исполнив наш долг».

В зрелые годы Николай прославился как «жандарм Европы».

А вот как он провел последнее лето своей жизни (сохранились воспоминания фрейлины Марии Фредерикс): «Настал ужасный 1854 год. Была объявлена война Турции — временный закат величества и могущества России, а в особенности закат жизни нашего незабвенного императора Николая I. Кто мог ожидать в начале этой войны, каким тяжелым бременем она ляжет на родину и чего она будет стоить. Лето двор проводил, по обыкновению, в Петергофе, Но нравственное состояние было далеко не то, как всегда. Было уже нелегко на душе: государь был очень серьезен; английский флот стоял перед Кронштадтом. Ездили смотреть на него и в Ораниенбаум, и на Поклонную гору, за Ораниенбаум. Все ощущали какое-то гнетущее чувство. Но упование на Бога и царя было так велико, что и в голову не приходило, что Россия может потерпеть неудачу. В Александрии, на верхнем балконе, перед комнатами государя, стоял телескоп, направленный на Кронштадт. Часто, очень часто император подходил к нему, чтобы смотреть на враждебный флот. Что у нашего царя происходило в его великой, благородной душе — про то знает один Бог. Можно с уверенностью сказать, что мысль о том страшном обмане, который его окружал и который его сгубил, не приходила ему на ум — так верил он в окружающих его и судил всех по своему рыцарскому чувству и взгляду». Деспот, занявший трон не по праву, погубивший страну, которую должен был защищать. Тиран и в мировой политике, и в домашнем кругу. Могли ли быть друзья у такого человека?

Дружба по наследству

«Мой отец был другом великого князя Павла, а моя мать близко связана еще с детства с великой княгиней Марией. Эта двойная связь не могла нравиться императрице Екатерине, стремившейся расстроить малейшие пристрастия своего сына. Она выразила настойчивое желание, чтобы мой отец отправился служить в Молдавскую армию, находившуюся под командованием князя Потемкина, а некоторое время спустя отстранила от двора мою мать, которая навлекла на себя немилость и великого князя, старавшись вернуть его к чувствам нежности к супруге, в то время как его сердце принадлежало мадмуазель Нелидовой — фрейлине маленького роста, довольно некрасивой, но обладавшей гибким и живым умом», — так начинает воспоминания Александр Христофорович Бенкендорф. Так, буквально с первого абзаца, понятия «дружба» и «верность» становятся лейтмотивами его истории.

* * *

Александр Христофорович Бенкендорф — старший сын Христофора Ивановича Бенкендорфа, родился в 1783 г., в 1798 г. произведен в прапорщики лейб-гвардии Семеновского полка с назначением флигель-адъютантом к императору Павлу I. В семье был еще один сын, Константин, и младшие дочери — Мария и Доротея. Его отец и мать уже упоминались на этих страницах, именно они сопровождали Павла Петровича и Марию Федоровну в их заграничном турне.

Отец Бенкендорфа из рода рыцарей Тевтонского ордена. Первый из российских Бенкендорфов — бургомистр Риги, позже Петр I назначил его управлять Лифляндией. Его сына взяли в камер-пажи при Екатерине I, затем он служил при императрице Елизавете,