Проблема оставалась прежняя. Те, кто стоит, размахивает оружием и орет, пока еще считаются мирными гражданами. Факт наличия у них оружия и даже предъявленный ультиматум — еще не повод для открытия огня на поражение. Полиция — та могла бы заинтересоваться именно фактом незаконного ношения оружия. Но и только. Ползущий к воротам бульдозер — тоже угроза абстрактная. Вплоть до момента, когда он вонзит свой нож в ворота. Только это можно будет счесть началом вторжения на специально охраняемый объект. Лишь тогда караул имеет право стрелять без предупреждения.

«А зачем мне об этом думать? — сообразил Уваров. — Я здесь совсем никто». И, как частное лицо, он побежал к пушке, установленной на левом угловом барбете. Будет команда — сделаем этот бульдозер в лучшем виде. Можно и без команды, поскольку меня здесь юридически не существует, к гарнизону Арсенала я не принадлежу, погон на мне нет, и стрельба будет отнесена к эксцессу исполнителя, разбираться в котором предстоит городской прокуратуре. После подавления беспорядков и возбуждения дела по соответствующей статье.

В случае же совершенно непредвиденного развития событий (каковое Валерий отнюдь не исключал) — оттуда и смыться проще. Вниз по лестнице, бегом мимо главного корпуса и через задние ворота к Висле. Играйтесь без меня. А наличие элементов игры в поведении Леухина ощущалось прямо спинным мозгом.

Пушка стояла хорошо. И неторопливо ползущий бульдозер был вот он. На ладошке. Прямо посередине кольца примитивного диоптрического прицела. Стреляй — не хочу. В казеннике — шрапнельный снаряд, но раз дистанция меньше установленной на трубке, сработает как обычная болванка. Слабенькая, конечно, но «Катерпиллеру» хватит. Кабину они кое-как защитили и лоб тоже, а что с ходовой частью, с дизелем делать будем?

Уваров торопливо курил, одновременно плавно подворачивал маховичок горизонтальной наводки. Не будет команды со стороны коменданта, он выстрелит, когда нож бульдозера коснется ворот.

Может быть, военинженер просто хочет сдать врагу крепость, стараясь, чтобы выглядело это не слишком наглядно? И своим здесь появлением Уваров просто ломает ему хорошо согласованный план? Ну так получите, ваше высокоблагородие!

Старенькая пушка на деревянных, окованных железными шинами колесах, совершенно, как у телеги, ахнула, будто сама удивившись своей лихости. Подпрыгнула от выстрела, однако масляный тормоз и упертый в щель между каменными плитами сошник удержал ее на месте.

Снаряд попал точно, куда поручик целился, между передним краем бетонной плиты и гидравлической штангой подъема ножа. И все. Трактор, хотя и очень большой, и мощный, сдох сразу. В стороны полетели куски двигателя, обрывки и обломки капота и кабины. Те, кто сидел за рычагами, так там и остались. Через пару секунд густо задымило, потом грязное соляровое пламя заполоскалось среди вывернутых наизнанку механических потрохов.

И внезапно, словно этого и ждали, мятежники рванули вперед. Хотя, по логике, все должно было быть совсем наоборот. Ворота не сломаны, а лезть на стены и под пули — глупо. Но логика уличного бунта (или — народного восстания, кому как нравится) принципиально отличается от житейской. Разумный, благополучный обыватель никогда не выйдет на улицы, на генетическом уровне понимая, что вооруженная власть всегда сильнее толпы. Но а уж если рубеж разумной осторожности прорван, тогда да!

Вот и эти ощутили, наверное, что вариантов нет. Кроме как, конечно, разойтись, разбежаться, сдаться в итоге на милость победителя, даже не испытав себя в деле.

Или — всего одно усилие! Преодолеть, подбадривая себя дикими воплями и беспорядочной стрельбой, каких-то пару сотен метров. А там рвануть ворота гранатами (выделены были на то специальные люди), вломиться внутрь, вязать пленных, добивать сопротивляющихся, взломать склады…

А в них — десятки тысяч «стволов», тысячи ящиков патронов, гранаты и даже тяжелые орудия! Несколько часов — и Варшава превратится в огромный военный лагерь, и вожди победившего народа из Бельведерского дворца обратятся к миру с призывом признать возрожденную Речь Посполитую!

Ничего не скажешь, поляки есть поляки. Чего хорошего — у них редко получалось, а вот геройски погибнуть, не всегда зная, зачем именно, — это пожалуйста. Родня ведь, братья-славяне. Только психология совершенно другая. Русские обычно как раз в бессмысленные наступления ходить не любят. В обороне — да, умеют стоять насмерть, а атаковать сдуру — простите. Если только уж совсем допечет…

Удивляясь самому себе, Уваров одной половиной мозга принимал вызванные непрерывно меняющейся обстановкой тактические решения, а другой — находил достаточно времени, чтобы абстрактно философствовать. И одно другому совершенно не мешало.

Большинство пуль, выпускаемых снизу вверх, свистело над головами, шмякалось в стены, но были и такие, что вышибали крошку из зубцов и бруствера, задевали и солдат. Наверняка хоть десяток мятежников, поумнее и порасчетливее, остались в тылу, и стреляли прицельно, возможно, и из снайперских винтовок.

Пулеметы захлебывались огнем, раз пять успели рявкнуть пушки, вырубая атакующих десятками. Уваров, почти не прячась, носился вдоль стены, стреляя из пулемета навскидку, туда, где возникала, на его взгляд, наибольшая опасность. И все равно не удержали врага, не заставили его откатиться на исходные позиции, в панике бросая оружие.

Это в теории кажется, что шквальный пулеметно-артиллерийский огонь обладает абсолютным поражающим действием. Да если б так, любая война заканчивалась бы, не успев начаться.

Вон в Мировую, за август месяц четырнадцатого года, русская артиллерия расстреляла беглым, прямой наводкой, запас снарядов, рассчитанный вообще на всю войну, а толку-то? Не только не разгромили супостата, а сами на границе не удержались. Отступать пришлось, огрызаясь уже только винтовочными залпами и переходя то и дело в чисто штыковые контратаки.

Мятежники, гораздо больше половины от тех, кто начал бой, добрались до стен и затаились в мертвом пространстве. Но и в поле осталось немало. Тела убитых в разнообразных, удивительно неэстетичных позах валялись вдоль своего последнего пути. Ползли или, оставаясь на месте, истошно кричали раненые, тщетно взывая о помощи. Кто им поможет?

Обороняющиеся тоже потеряли троих убитыми, и около десятка из тех, кто работал на стенах, были ранены. К счастью, по преимуществу легко.

Уваров требовал у коменданта гранат. Обыкновенных ручных, типа Лемона и «Ф-1», что примерно одно и то же. Как в старину лили со стен смолу и кипяток, так сейчас нужно было бросать через парапет десятками эти рубчатые гранаты, и там внизу образовалась бы такая каша! С одной стороны стена, с другой — люди. Разрывы, посылающие чугунные осколки на двести метров в открытом поле. Здесь почти каждый поражал бы в упор, а те, что пролетели мимо, имели еще один шанс достать врага рикошетом от закаленного кирпича. И — отраженной ударной волной.

Но достаточного запаса гранат, на что очень рассчитывал Уваров, в крепости не оказалось.

— Ну я ж вам говорил, — рубил воздух взмахами руки Леухин. Очевидно, для большей убедительности. — Совсем же не тот Арсенал у нас. Музей это и мастерская. Зря вы меня не слушали…