По дороге от метро заряжаю себя музыкой:

«…Идут машины как носороги,

и лица людей прекрасны и строги.

А у меня – красивые ноги!..»[3]

В театр приехала вымокшая, но в задиристом настроении.

Первый, кого увидела в коридоре, был Иван Кузнецов.

Расцеловались, расшаркались и разошлись. Господи, как это теперь неважно для меня. Куда всё уходит?

Посмеявшись с гримёрами в буфете, обменявшись любезностями с монтировщиками, расцеловавшись с режиссёром Андреем, поднимаюсь на второй этаж.

Стучу в дверь гримёрки любимого. Открывает. На лице в полсекунды растерянность и удивление. Понятно, что не ждал, понятно, что как снег на голову, ну, ничего, пережить можно.

– Привет, – говорю, – а я к вам. Себя показать, на вас посмотреть. Ну, ничего вроде, – демонстративно разглядываю его – жив-здоров…

Целует меня. Я не могу, когда он целует меня в своих приклеенных усах, он так смешно тянет ко мне губы, что напоминает какого-то мультипликационного персонажа, но никак не мужчину моей мечты. Он вообще никак не напоминает мужчину моей мечты, я об этом уже сто раз говорила, он даже мимо него не проходил, тем не менее, я почему-то так сильно его люблю.

Я сажусь на диван, он спрашивает, буду ли я кофе. Отвечаю, что буду. Он ставит чайник. Знаем, что как только мой кофе будет готов, сразу же позовут на сцену.

Он садится напротив меня, через стол. Смотрим друг на друга. Я улыбаюсь ему.

Ты вытрепал мне все нервы, любимый, но какое же счастье, что ты сейчас сидишь передо мной здоровый и трезвый.

Говорим о какой-то ерунде. Я рассказываю ему что-то второстепенное, он комментирует это с большим интересом. Обоим слегка неловко.

Потому что говорить мне надо о главном, о том, что я люблю его, о том, как больно мне с ним расставаться, о том, что я не прошу ничего, ничего от него не требую, просто я пока не знаю, что мне делать, как жить дальше с этой бедой, как с ней справляться.

Вместо этого я почему-то смеюсь над шотландскими юбками, рассуждаю на тему их преимуществ и недостатков, и мы оба вспоминаем какие-то пошлые шутки про килты.

Кофе готов, он ставит передо мной чашку. Я достаю из сумки диск с фильмом. Я купила его вчера.

– Я хотела посмотреть его вместе с тобой, – говорю, – но раз теперь не судьба…

Он усмехается.

– То посмотри его один. Я специально его купила для тебя. Это очень хороший фильм.

– Да, я много слышал. Спасибо.

Он убирает диск к себе.

Заходит, постучав, Василиса. Зовёт его на сцену.

Я улыбаюсь: примета с кофе не подводит.

Переливаю кофе в одноразовый стаканчик, беру с собой.

Мы вместе выходим из гримёрки.

Я знаю, что сюда больше никогда не вернусь.

Какое-то время я сижу в зале, болтаю с Наташей и Олей, наблюдаю за репетицией.

С завтрашнего дня начинаются прогоны.

– С самого утра? – спрашиваю.

– Нет, – только вечером. – Днём будут ставить декорации.

Значит, завтра мой любимый в первую половину дня свободен.

Он произносит со сцены текст, я любуюсь им: как же он органичен.

Оля говорит, что любимого скоро отпустят, это – последняя сцена с его участием на сегодня.

Я смотрю на часы: пора. Я не хочу дожидаться, пока отпустят любимого. Я не хочу, чтобы думали, что я уезжаю с ним. Не хочу ставить его перед выбором: брать меня с собой или не брать. Я ухожу раньше.

Целуюсь со всеми на прощание. Желаю ни пуха, ни пера.

Подхожу к режиссёру Андрею. Объясняю, что не смогу прийти на премьеру, у меня начинается новый проект. И мне очень, очень жаль, что я так и не увижу результата его грандиозного полугодового труда. Режиссёр Андрей целует меня, я желаю ему удачи. Говорю, что держу за него кулаки.

Выхожу из зала.

Выхожу из театра.

Иду по улице и думаю: вот и всё.

Включаю музыку, ту которая не раз вытаскивала меня из самых глубоких ям отчаяния.

До свидания, мой театр.

Я приехала домой. Я делаю какие-то обычные дела: кормлю кота, убираю в шкаф одежду, завариваю чай, проверяю почту в интернете, отвечаю на письма. Но всё это время чувствую невидимую привязь. Телефон. Мне не выйти за пределы этого магнитного поля.

Я очень жду, что он мне напишет.

Завтра у него свободные полдня. Это наш последний шанс побыть вместе.

Но телефон мой молчит.

Напиши, напиши, напиши мне.

Я смотрю на часы, уже за полночь. Время кончилось: он спит.

Мне нечего больше ждать.

Я ложусь в постель, закрываюсь с головой одеялом. И засыпаю на удивление быстро.

Ночью мне снится какая-то муть. Я плачу во сне, понимая, что он уходит от меня.

Просыпаюсь среди ночи вся в слезах и жару. Лицо пылает, кружится голова, тело колотит дрожью, поднялась температура.

Зарываюсь лицом в подушку.

Мне снится, что он уходит.

Я раскидываюсь по кровати, мечусь, как пойманная в силок рыба. У меня болят руки, плечи, ноги. Я могу обмануть сама себя днём, я могу казаться себе сильной и безразличной, но тело моё до боли по нему скучает, до ломоты в суставах.

Я просыпаюсь измученная, рано утром.

Лежу без сна, зажмурившись в подушку.

Надо что-то делать, надо вставать, как-то начинать день, существовать.

Я хочу только одного. Я очень хочу к нему.

Если мне без него так плохо, так плохо физически, если без него у меня болят руки и ноги, плечи и голова, то плевать на гордость, я напишу ему сейчас, что не могу так, что нет никаких сил жить без тебя, напишу и приеду. И боль отпустит. Плевать на гордость. Плевать. Из чувства самосохранения мне плевать на гордость. Сейчас напишу. Надо только найти в себе силы встать с постели.

На телефон приходит сообщение:

«Как ты сегодня, мелодия?»

Я выдыхаю. Всё. Всё хорошо. Ты здесь, ты скоро будешь рядом.

Я сижу с этой новой вестью пару минут, привыкаю к ней, потом отвечаю:

«Я – сегодня – хорошо)».

Вру, как всегда.

«Свидимся, не?»

Эта частица «не» – боязнь отказа, он ставит её в конце, вроде как предугадывая, что я могу ответить «нет», он предполагает такой вариант, и дает понять, что готов к нему.