– Вы серьезно так думаете?

– Да.

– Ну что ж, в этом есть какая-то сермяжная правда. Когда я слышу и вижу, что вокруг делается, у меня возникает ощущение, словно я нахожусь среди могильщиков и вурдалаков, которым непременно надо рыться в старых могилах, будоражить чьи-то тела, перетаскивать кости с места на место и придумывать страшные истории о том, кто кого и за что отравил. Любой политический переворот – это массовое захоронение, это братская могила. Это одно огромное кладбище. Пройдет много лет, и снова кому-то понадобится узнать сколько миллионов людей умерло в результате современных политических событий. Сегодняшние герои завтра станут душегубами. Для чего нужны эти документы, чтобы жертв стало еще больше? Они не стоят даже одной-единственной жизни, вашей или моей. Для вас случайно раздавить божью тварь – это грех, а для них убить человека – это обычное дело. Человеческая жизнь ничто – идет передел мира, перераспределение собственности, обогащение. Банкет за наш счет. И тут мы среди этого чумного пира со своими бумажками, от которых у них икра становится поперек горла и начинается несварение желудка. Если вы будете сидеть тихо и не высовываться со своими документами, не будете мешать людям вкусно кушать, обогащаться, ездить по всему миру и лапать чужих женщин, вас никто и не заметит.

– Вы меня окончательно запутали. То вы про переворот говорите, то про документы, то про историю.

– Надо не нас делать чистыми, а историю. А нас уже не отмоешь. Я думал, что живу в жуткое время, где у власти стоят вурдалаки. Но, как оказалось, я глубоко заблуждался. У той власти были хоть какие-то принципы, ограничения и страх. У новой власти нет ничего. Вот что самое страшное.

– Только история может быть судьей для будущих поколений. У нее должны быть только два принципа – голая правда и никакого срока давности.

– Что мне даст правда о том, что Ленин умер от третьего инсульта или от того, что его отравил Сталин? Ровным счетом ничего.

– Сталин Ленина не отравлял.

– Откуда вы знаете?

– Это не я знаю, это знают ученые, историки, кропотливые исследователи. И вы это тоже знаете. Яркий представитель питерской школы академик Старцев Виталий Иванович, он наверняка вам хорошо известен, тщательно изучив этот вопрос, писал, что на совести Сталина десятки тысяч жизней представителей «ленинской гвардии», но в смерти самого Ленина он скорее всего не повинен. Сталин – единственный из правителей, который мог иметь все, быть набобом, но жил скромно и ничего не имел. Он поступал так, как требовал текущий момент, когда все пытались уничтожить Советский Союз. И внешними силами и внутренними. Он загубил десять миллионов внутренних врагов, а внешние враги, прикрываясь Гитлером, убили больше двадцати миллионов простых людей, наших соотечественников, в Отечественную войну. Сейчас идет новая война, в которой погибнет уже тридцать миллионов россиян. Так кто страшнее? И закроем этот вопрос. Насчет могильщиков я согласен. С самого начала было провозглашено: пролетариат – могильщик капитализма. В свою очередь, и капитализм пытался вбивать осиновые колья в каждого коммуниста. Словом, подобралась достойная друг друга, эдакая веселая кладбищенская компания.

– Я что-то не понимаю, вы за белых или за красных? Или у вас иной любимый цвет? Вот что, Николай Григорьевич, у меня есть альтернативное предложение, давайте остановимся на российском триколоре и подведем черту под политической дискуссией.

– Хорошо. Как скажете.

– Почему вы думаете, что вас убьют?

– Потому что того человека – моего приятеля всего несколько дней тому назад застрелили прямо на моих глазах. А ведь он работал в Госбезопасности, знал такое, что нам и не снилось. Я пережил шок. Раз они начинают стрелять в своих, то что им я – мелочь пузатая? У меня чуть не остановилось сердце. Я теперь стал оглядываться по сторонам и бояться выходить на улицу. О той же участи, которая постигла его, он пришел и меня предупредить. И все же… Единственный человек, которому так долго удается оставаться живым, – это вы. Значит, на то есть чья-то высшая воля. Поэтому и все документы должны быть у вас.

– Тем самым вы и меня подвергаете опасности. Я не историк, а юрист. Я вне политики и не хочу во что-либо влезать. Меня все время с кем-то путают.

– Михаил, вы все прекрасно знаете сами. Вы умный человек и все понимаете без комментариев. Кем бы вы себя ни называли, вас воспринимают как потенциально опасного человека. Опасность уже давно ходит за вами по пятам. Я просто восхищаюсь вашим самообладанием. Одним документом больше, одним меньше. Сами посудите… – он сделал паузу. – Хорошо. У вас еще есть время подумать. Выбор все равно за вами. А теперь не капризничайте и оставайтесь ночевать, уже поздно. Я постелю вам на этом диване. А рано утром, часиков в пять, разбужу. Это всегда самое безопасное время, чтобы покидать конспиративную квартиру.

При этом он грустно улыбнулся.

– Ну вот и дожили до звездного часа, ушли в подполье. Как там в сказках говорят, утро вечера мудренее? Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Николай Григорьевич.

На том они и порешили. Выбора не было. За окном уже хозяйничала темная, дождливая июльская ночь. Михаил раздеваться не стал. Подложив под голову мягкую подушку и укрывшись пушистым пледом, он быстро заснул. На мягком и уютном диване спалось, как дома. Но спал он недолго. Ему впервые за все это время снова приснился сон. Сказать откровенно, странный сон. Это была старуха со Старо-Невского. Она наклонилась над его головой и тихо прошамкала беззубым ртом: «Уходи. Не мешкай. В деревню к Лизке не езжай, живи в городе, сегодня можешь сходить на Мойку. Пройди на кухню, возьми старую толстую деревянную скалку и немедля убегай. Скалку береги пуще всего, в ней все. Юлька приехала. К ней не ходи. А твоя краля будет лишь через пару недель. Беды за ней идут по пятам. Свяжись с Левкиной девчонкой, она и поможет тебе, и от беды убережет. И вот еще что: побродяжничал, и хватит». Она хотела еще что-то сказать, но в этот момент Михаил проснулся от звонка будильника. Вероятно, Николай Григорьевич завел его специально, чтобы разбудить Михаила. Он прошел в спальню, хозяина не было. Его вообще не было дома. Только сейчас Михаил обратил внимание на записку и пакет с документами, которые лежали перед ним на журнальном столике. Записка была отпечатана на машинке.

«Михаил, уходите срочно, через чердак и другую парадную. Я вам все подготовил. Когда будете уходить, хорошенько захлопните дверь. Документы можете брать, можете оставить. Решение за Вами. Я навсегда покидаю город. Прощайте. Записку сожгите».

– Черт, черт, черт! – невольно вырвалось у него от переизбытка эмоций и негодования.

Пришлось снова расстегнуть свою нагрудную торбу и убрать туда документы. Свет он не зажигал и все делал в ночном полумраке. Уже не было так темно, но и утро еще не наступило. Про себя он ворчал: «Навязал-таки. Ну вот, теперь мы с Михаилом в одинаковом положении. Мне надо срочно уносить ноги».

Михаил быстро собрался, сжег записку и вышел на улицу тем путем, который рекомендовал ему Николай Григорьевич. Через каждые десять шагов он оглядывался. Для пущей уверенности Михаил прошел несколько сквозных двориков, в одном месте даже зашел в парадную, через открытое окно на лестничной площадке спрыгнул на пристроенный к дому гараж какого-то инвалида и попал в другой дворик. Теперь ему было ясно, что «хвоста» за ним не было, а если и был, то беглец от него отделался. По-прежнему было холодно и моросил мелкий дождь. Вокруг не было ни души. По каналу Грибоедова Михаил дошел до Гороховой, оттуда до Мойки, и вот уже перед ним во всей красе предстал его родной дом.