— Но по крайней мере, ты теперь начинаешь это осознавать, — сказала Анна. — Это сильно облегчит твою жизнь.

Анника наконец проглотила пиццу.

— Я вела себя нечестно и с тобой, — сказала она.

— Да ладно, — успокоила ее Анна. — Я переживу. Я счастлива, что ты наконец решила взяться за свою жизнь. Может быть, тебе с кем-нибудь посоветоваться?

— Может быть, — спокойно ответила Анника.

— Наверное, тебе не стоит обращаться к тому же психотерапевту, к которому ходила я, но, может быть, она кого-нибудь порекомендует.

— М-м-м.

В трубке наступило молчание.

— Анника?

— Да?

— До Стокгольма езжай очень аккуратно и позвони, когда будешь дома. На следующей неделе я забираю Миранду, она очень соскучилась по Эллен и хочет ее увидеть.

Глаза Анники наполнились слезами, но теперь это были слезы облегчения.

— Непременно, — сказала она.

— Ну, скоро и наговоримся.

Анника еще некоторое время посидела в пиццерии, выпила кофе, оказавшийся на удивление вкусным, послушала в джук-боксе «Теряю веру» в исполнении REM. Дышать стало легче, она приняла правильное решение — смирить свою гордыню.

Она расплатилась (рыжий повар-официант оказался в придачу кассиром) и вышла на улицу. Начало темнеть. Воздух стал чище и холоднее. Небо почти очистилось, задул холодный леденящий ветер.

Она села в машину и выехала на дорогу, ведущую в Эребро, когда зазвонил мобильный телефон. Он лежал рядом, на пассажирском сиденье, и Анника, скосив глаза на дисплей, увидела, что номер скрыт. Значит, все-таки из газеты. Она вздохнула и взяла трубку.

— Анника, это К. Ты где?

Внезапно вернулся страх, громадный, черный, неизбывный, высасывающий из воздуха кислород.

— Я еду. Что-то сдвинулось в расследовании пожара?

— Юлия Линдхольм получила твой конверт с фотографиями.

«О нет, только не это!»

— Мне позвонили из тюрьмы после того, как она целый час дико кричала и не могла прийти в себя.

Анника притормозила и остановила машину на обочине.

— Мне очень жаль, я не хотела…

— Знаешь, это действительно раздражает. Ты вечно суешь нос в наши расследования.

Она закрыла глаза, чувствуя, что густо краснеет.

— Я прошу прощения, если что-то испортила.

— На обратной стороне фотографии одной из женщин напечатан адрес дома где-то возле Гарпхюттана. Это твоя информация?

— Э, да. Она там живет. В доме недалеко от Любаккских ям. Я разговаривала с ней час назад.

— Ты с ней разговаривала? Черт. Где ты находишься, прах тебя побери?

Анника ответила, удивившись писклявости своего голоса:

— В Гарпхюттане. Я прошу прощения за то, что оставила фотографии, все это было сплошное недоразумение.

— Юлия говорит, что узнала Ивонну Нордин. Она говорит, что это Ивонна Нордин была в их с Давидом квартире в ту ночь и что это она увела Александра.

— Мне очень жаль, что я опять все напутала, — сказала Анника. — В самом деле жаль. Все это неправда. В доме нет никакого ребенка. Ивонна Нордин не имеет к этому никакого отношения.

— Позволь мне самому об этом судить, — отрезал К. — Я только что послал патруль из Эребро, чтобы задержать Ивонну Нордин для допроса.

— О нет, — сказала Анника. — Это не она, все, что она сказала, — правда.

— Что? Что правда?

— Она сказала, когда купила дом, сказала, что ее муж умер. Она назвала компанию, которой владеет. Я видела машину, на которой она ездит. Она не преступница.

Она слышала, как К. громко застонал в трубку.

— Кроме того, ее, может, там уже нет, — сказала Анника. — Она как раз собиралась уезжать. Она сказала, что уезжает куда-то по работе.

— Куда? Она не сказала куда?

— Думаю, что за границу, потому что сказала о паспорте. Патруль уже выехал?

— Выедет с минуты на минуту. Сделай мне такое одолжение, не путайся под ногами.

— Обещаю, — ответила Анника. — Будь уверен, не буду.

Разговор закончился, но Анника продолжала сидеть с телефоном в руке, желая провалиться сквозь землю.

Она вселила в Юлию надежду. Теперь Ивонна Нордин опоздает на самолет… Господи, какая же она дрянь.

Анника протянула руку к ключу зажигания, но тут же замерла на месте.

«Опоздает на самолет. Билеты? „Как это глупо, каждый раз брать с собой так много вещей. Все, что мне нужно, — это паспорта и билеты“».

Анника убрала руку с ключа.

«Паспорта и билеты?»

Почему Ивонна Нордин употребила множественное число? И зачем ей несколько чемоданов вещей, если она едет работать?

«Потому что она собиралась уезжать не одна. Потому что собиралась взять с собой ребенка».

Она заставила себя собраться с мыслями.

«Меня снова заносит».

Нельзя незаметно продержать ребенка полгода взаперти. Невозможно прятать четырехлетнего мальчика в лесном доме так, чтобы никто об этом не узнал.

«Или это все же возможно?»

Значит, ребенок шесть месяцев не был на свежем воздухе. Ему не разрешали строить плотину на ручье, не позволяли рыть совком грязь. Ему не разрешали есть конфеты в машине и выбирать видеофильмы в магазине.

«Спутниковая тарелка! Он смотрел мультики по спутнику».

Анника взглянула на часы. Четверть третьего. Через час станет совсем темно.

«Но Юлия ее узнала».

Аннике потребуется еще два часа, чтобы добраться до Стокгольма, но, правда, машину можно будет вернуть и завтра утром.

Анника задержала руку на ключе. «Что, если она успеет улизнуть до приезда полиции? У меня получасовая фора».

«Тойота-Лендкрузер-100» — это та машина, которую американские спецподразделения использовали во время вторжения в Ирак. Анника видела эти машины в военной хронике. Томас даже сказал, когда они вместе смотрели новости, что в серьезных случаях американские военные пользуются исключительно японскими машинами.

Ивонна Нордин может при желании проехать по лесу до самой норвежской границы.

Тем временем Анника доехала до красного столбика, откуда начинался путь к Любаккским ямам, затопленным карьерам, где железную руду добывали еще в доисторические времена. Анника свернула на обочину, поставила машину за высокой сосной, потянула вверх ручной тормоз и выключила двигатель. Некоторое время она сидела в тишине, прислушиваясь к собственному дыханию. За окнами бушевала настоящая пурга.