Он снова вздохнул:

— Мне уже больше тридцати лет, а прожил зря.

Лао Цао понял, что Сяо Вэнь не на шутку расстроен, поэтому не стал дальше пытать его расспросами, а только успокоил:

— Ну поссорились и поссорились, в мире сколько угодно других продавцов вина.

В ответ на это Сяо Вэнь хлопнул себя по ляжке и перевел разговор на другую тему:

— Дядюшка, а мне ведь понравилась семья Лао Ню, что продает кунжутное масло в деревне Нюцзячжуан. Сложнее всего в этом мире быть радушным, если при первой встрече вместе напились, считай, что подружились.

Спустя месяц семейство Лао Цао из деревни Вэньцзячжуан уезда Сянъюань оформило помолвку с семейством Лао Ню из деревни Нюцзячжуан уезда Циньюань. А спустя год Гайсинь, она же Цао Цинъэ, вышла замуж за продавца кунжутного масла Ню Шудао из деревни Нюцзячжуан.

Такова была еще одна история, которую на протяжении шестидесяти лет Ню Айго часто рассказывала его мать Цао Цинъэ.

Через шестьдесят лет Ню Шудао, опередив Цао Цинъэ, ушел из жизни. Когда хоронили Ню Шудао, на улице стояла тишь и благодать. Когда на семейном кладбище гроб с Ню Шудао опустили в яму и стали присыпать землей, никто не плакал, кроме Цао Цинъэ, которая заливалась слезами, сидя прямо на земле. К ней подошли и стали уговаривать:

— Одумайся, человек уже умер, слезами его не вернешь.

А Цао Цинъэ на это неожиданно ответила:

— Я не его, выродка, оплакиваю, мне себя жалко. Я, можно сказать, всю свою жизнь на него извела.

На следующий год после того как Цао Цинъэ вышла замуж за Ню Шудао, она съездила в провинцию Хэнань и побывала в Яньцзине. На тот момент она носила во чреве старшего брата Ню Айго, Ню Айцзяна. В детстве Цао Цинъэ пять лет провела в Яньцзине в провинции Хэнань. Потом она тринадцать лет прожила в деревне Вэньцзячжуан уезда Сянъюань провинции Шаньси, а когда ей исполнилось восемнадцать, вышла замуж и переехала в деревню Нюцзячжуан уезда Циньюань. Будь то уезд Сянъюань или Циньюань, среди знакомых Цао Цинъэ не было ни одного человека, которому бы доводилось побывать в Яньцзине. Пока Цао Цинъэ, она же Гайсинь, жила в деревне Вэньцзячжуан уезда Сянъюань, она часто ссорилась из-за Яньцзиня со своей матерью. До тринадцати лет Гайсинь спорить с матерью не решалась, поскольку та ее сразу била. Мать Гайсинь, жена Лао Цао, была женщиной высокой и крепкой, поэтому если она ругала Гайсинь, та с ней не спорила. Гайсинь помалкивала не только, когда мать поносила Яньцзинь, но и когда та ругала дочь за плохо приготовленную кашу или испорченную выкройку для обуви. Едва девочка пыталась что-то возразить, ей тут же доставалось. Но когда Гайсинь исполнилось тринадцать, она почти сравнялась с матерью. Гайсинь тоже росла высокой. И теперь, когда мать начинала ее ругать, она стала огрызаться. Ее мать не то чтобы боялась ударить дочь или не могла этого сделать, просто едва она поднимала на нее руку, та бежала к колодцу, чтобы утопиться. Такое поведение, естественно, пугало мать, поэтому рук она больше не распускала, но скандалы в их доме не прекращались. Сначала Гайсинь в этих скандалах проигрывала, но поскольку она, в отличие от неграмотной матери, ходила в школу, то со временем стала одерживать верх в спорах. Пока мать и дочь ругались, отец Лао Цао сидел на корточках и молча курил трубку. Иной раз, когда мать не могла переспорить Гайсинь, она начинала срывать злость на Лао Цао:

— Ах ты дубина стоеросовая, эта неблагодарная тварь прямо при тебе кусает людей, а тебе и дела нет!

Но Лао Цао курил и не отвечал. А мать Гайсинь продолжала пилить его дальше:

— Ведь еще когда мы ее покупали, я сразу сказала, что коли ей уже пять лет, она все будет помнить, такую приручать бесполезно, а ты настоял, теперь вот пожинай плоды.

Такие несправедливые укоры обижали Лао Цао. Ведь когда они ее покупали, он был против, идея купить девочку принадлежала его жене. Впрочем, ей принадлежала не только эта идея. Жена Лао Цао заведовала в доме всеми крупными и мелкими делами, начиная от покупки керосинок и кончая всем остальным. Лао Цао по-прежнему курил, но спорить не спорил. Тогда мать Гайсинь переходила к угрозам:

— Да чем же я вам задолжала в прошлой жизни, что вы оба надо мной измываетесь? Мне в пору уже самой вместо тебя утопиться в колодце.

В доме из-за ссор дым стоял коромыслом. Лао Цао за спиной у жены говорил Гайсинь:

— Чего вы спорите целыми днями? Хороша или плоха — она твоя мать, неужели ты не можешь ей уступить? — И тут же добавлял: — Вроде все понимаешь, а зачем-то споришь. Тут спорь не спорь — все без толку, разве что только язык размять?

Гайсинь ругалась только с матерью, а с отцом — нет. Когда Гайсинь была маленькой, отец хоть не обнимал и на спине не носил, но зато усаживал на шею и шел с ней в хозяйское стойло кормить скотину. Когда Гайсинь засыпала, она могла описаться, прямо сидя на нем. Поскольку ее отец работал у хозяина извозчиком, он часто брал ее на работу, и они вместе ехали на рынок, где покупали печеный хворост или чебуреки с мясом. Эти гостинцы для Гайсинь отец складывал в корзину и подвешивал дома к балке, и она постепенно их съедала. Когда Гайсинь уже подросла, она любила поваляться в постели. При этом каждое утро ее будил отец: «Девочка моя, пора вставать». Когда же отец хотел повоспитывать Гайсинь, критикуя ее за отношения с матерью, Гайсинь никогда ему не грубила, лишь говорила: «Тут дело не в ссорах, просто я не хочу повторять твою судьбу, чтобы она всю жизнь выносила мне мозг». Лао Цао задумывался над словами дочери и после долгой паузы, вздыхая, соглашался:

— А ведь твоя правда. — И тут же вздыхал снова: — Ты когда с ней поругаешься, она про меня забывает. — Он гладил Гайсинь по голове: — Думая о дочери, конкретно об этом я никогда не мечтал.

Мать и дочь никак не уступали друг другу, они скандалили по любому поводу: не только о делах домашних, но и о делах вне дома. На все у них были разные взгляды, поэтому любую фразу друг друга они воспринимали в штыки. Но больше всего они скандалили из-за Яньцзиня. Гайсинь, она же Цяолин, покинула Яньцзинь в пять лет, как выглядит город, она совершенно не помнила, а если что-то и помнила, то очень смутно, зато своего отца У Моси она помнила хорошо. Когда Гайсинь только-только продали в семью Цао, жена Лао Цао запретила ей вспоминать про Яньцзинь и про У Моси, в противном случае она ее била. Но чем запретнее плод, тем больше его хочется. Размытые картинки Яньцзиня можно было и не вспоминать, но вот У Моси Гайсинь забыть не могла. С тех пор как ей исполнилось десять с небольшим, во сне она стала часто видеть рядом с собой У Моси. У Моси потерял Цяолин, когда ей было пять лет, и теперь Цао Цинъэ снилось, что это она потеряла своего отца. В пять лет она попала к человеку, который ее продал, а ей снилось, что это она продала своего отца. Попав в руки торговца людьми, отец сидел на корточках и плакал: «Цяолин, не продавай меня, когда мы вернемся домой, я всегда буду тебя слушаться, хорошо?» Цяолин с детства боялась темноты, поэтому ночью никогда не выходила за порог. Теперь же в ее снах темноты боялась не она, а ее отец, он плакал и причитал: «Цяолин, не продавай меня. По ночам я боюсь темноты». Или: «Цяолин, если ты меня продашь, посади в мешок и не забудь его как следует затянуть». Она просыпалась, а за окном, сквозь ветви финика, светил месяц. Со временем ясные черты отцовского лица становились в ее снах все более расплывчатыми. И даже днем, когда она изо всех сил напрягала свою память, ей вспоминалось лишь что-то общее, а не конкретные черты: глаза, нос и рот отца превратились в одну размытую массу. Оказывается, человеческое лицо вспомнить было не так-то просто. Несмотря на то что Гайсинь толком не помнила ни города Яньцзиня, ни своего отца У Моси, ее мать, она же жена Лао Цао, которая в Яньцзине никогда не бывала, отчитывала ее за эти воспоминания вполне конкретно. Жена Лао Цао считала, что Гайсинь ее не слушается, во-первых, потому что она им не родная, а во-вторых, потому что она из Яньцзиня. Если между ними разгорался скандал, то, с чего бы они ни начали, они неминуемо сворачивали на тему Яньцзиня. В общем, Яньцзинь стал у них и причиной скандала, и его следствием. На сотни верст вокруг не было никого, кто бы хоть что-то знал про Яньцзинь. Тем не менее чем больше он всплывал в их скандалах, тем сподручнее было к нему обращаться. С такой же охотой постояльцы селятся в уже знакомых местах. Именно поэтому все их скандалы шли уже по проторенной дорожке. Начиная костерить Яньцзинь, жена Лао Цао ничего нового не придумывала: место — жуть; деревни и села налеплены друг на друга; из сотни человек не найдется ни одного нормального; все мужики — идиоты, бабы — вздорные фурии. Будь У Моси нормальным, он бы не потерял ребенка. Будь там нормальные бабы, Гайсинь бы такой не выросла. Ругаясь на чем свет стоит, жена Лао Цао вдруг замирала и начинала вопрошать: «А потерялась ли ты? Может, ты вообще сама из дому сбежала?» Тут же у нее рождался другой вопрос: «А твой отец-идиот, он и впрямь идиот? Случайно ли он тебя потерял, а то, может статься, специально?» Наконец она заключала: «Это как же должен был надоесть пятилетний ребенок, чтобы его специально потеряли?» Гайсинь, которая сначала Яньцзиня и не представляла, после бранных речей матери весьма хорошо с ним познакомилась. Но только картинки, которые рисовала себе Гайсинь, отличались от тех, которые рисовала ей мать. Пока мать насмехалась над тамошними местами, Гайсинь представлялись сказочные пейзажи. Пока мать обзывала У Моси идиотом, Гайсинь представляла порядочного умного человека. Но стоило матери сказать, что он не идиот, Гайсинь тотчас начинала в этом сомневаться. Чем больше мать недобрым словом поминала Яньцзинь, тем глубже тот пускал свои корни в душе девочки. Иной раз, когда мать входила в раж и уже не могла остановиться, сидевший рядом отец Гайсинь вздыхал: