— Поскольку я сомневаюсь, что ты согласишься укусить меня за загривок, пусть это означает, что я признаю тебя моей наставницей. Я буду слушать и, если сумею, учиться.

— Я постараюсь быть достойной вашего уважения, — всплыли из глубин коробки с воспоминаниями слова моей матери. Мне показалось, что нужно добавить еще кое-что от себя: — И я постараюсь ценить ваши усилия, даже если у вас не выйдет.

— Хорошо сказано, — кивнул он, отпуская меня. — Теперь иди. Скажи своему дяде, что любишь его. Ты ведь любишь его, правильно?

— Да, — сказала я вдруг охрипшим голосом.

— Иди. И еще, Серафина! — крикнул он мне вслед: — Я сожалею о том, что случилось с твоей матерью. Мне так кажется. — Он указал себе на живот. — Здесь, да? Это здесь чувствуют?

Я присела в реверансе и поспешила прочь.

К Орме меня проводил пожилой монах.

— Весь лазарет в его распоряжении. Остальные как узнали, что сюда положат дракона, так сразу чудесным образом исцелились! Хромой смог ходить, слепой решил, что не так уж ему нужно видеть. Прямо панацея.

Я поблагодарила его и тихонько шагнула за порог — на случай, если Орма спал. Он лежал в дальнем конце палаты, рядом с единственным окном, весь обложенный подушками, и разговаривал с Эскар. Впрочем, подойдя ближе, я поняла, что они не совсем разговаривали. Оба подняли ладони, касаясь кончиками пальцев, и по очереди проводили вниз по ладони друг друга.

Я откашлялась. Эскар с достоинством поднялась. На лице ее было каменное выражение.

— Простите! — сказала я, не зная, за что извиняюсь. Не то, чтобы я поймала их за чем-то неприличным. Хотя, с точки зрения дракона, может быть, так оно и было. Пришлось зажать рот ладонью, чтобы не захихикать. Судя по Эскар, она не прощала хихиканья. — Я хотела бы поговорить с дядей, прежде чем вы его увезете. Спасибо, что помогаете ему.

Она отступила, но не выказала ни малейшего намерения уходить, пока Орма не сказал:

— Эскар, иди. Возвращайся позже.

Она коротко кивнула, завернулась в плащ и вышла.

Я покосилась на него.

— Что это вы двое тут…

— Стимулировали нервные клетки коры мозга, — сказал мой дядя с жутковатой улыбкой. Монахи, очевидно, накачали его чем-то от боли. Он весь словно размяк и разболтался. На правой руке были наложены повязка и шина, челюсть вся покрылась белыми пятнами — такие синяки дает серебряная кровь. Ожогов я не увидела. Он откинул голову на подушки.

— В своем истинном обличии она так величава. Я и забыл. Столько лет прошло. Между прочим, она была ровесницей Линн. Бывало, прилетала в гнездо моей матери потрошить туров.

— Мы ей доверяем? — спросила я, хотя очень не хотелось поднимать эту тему, когда он так расслабился. — На ее совести Зейд и Базинд. Ты уверен, что…

— Не Базинд.

Я нахмурилась, но не стала настаивать, и попыталась снять напряжение, поддразнив его:

— Ну что, выходит, ты сорвался у них с крючка, больной старый извращенец.

Он сдвинул брови, и я уже решила, что зашла слишком далеко, но оказалось, что его беспокоит нечто иное:

— Я не знаю, когда снова тебя увижу.

Я погладила его по руке, пытаясь улыбнуться.

— По крайней мере, ты меня узнаешь, когда увидишь.

— Это может случиться очень нескоро, Серафина. К тому времени у тебя, возможно, будет седина, муж и шестеро детей.

Сколько же обезболивающего нужно было выпить, чтобы говорить такие глупости?

— Седина, может, и будет, но никто на мне не женится, и я уж точно не могу иметь детей. Мулы не могут. Полукровки — это тупик.

Он блаженно уставился в пространство.

— Интересно, действительно ли это так?

— А мне не интересно. Я пришла попрощаться и пожелать тебе доброго пути, а не рассуждать о моей репродуктивной способности.

— Ты говоришь как дракон, — сказал Орма мечтательно. Его заметно клонило в сон.

Я вытерла глаза.

— Я буду очень по тебе скучать!

Его лежащая на подушке голова снова перекатилась в мою сторону.

— Я спас маленького мальчика. Он спрыгнул с шеи Имланна на мою, потом я упал в реку, а он начал танцевать. Он танцевал прямо у меня на брюхе, и я чувствовал.

— Он на тебе танцевал. Естественно, ты это чувствовал.

— Нет, я не о том. По-другому. Я был не в саарантрасе, но я был… счастлив, несмотря на сломанные ноги и ледяную воду. Я был счастлив. Потом прилетела Эскар, и я почувствовал благодарность. А потом взошло солнце, и мне стало больно за отца. И за тебя.

— Почему за меня?

— Потому что цензоры меня наконец поймали и отправили бы на иссечение, и ты бы плакала.

Я и сейчас уже плакала.

— С Эскар ты будешь в безопасности.

— Я знаю. — Он взял мою руку и сжал ее. — Не могу думать о том, что ты останешься одна.

— Я не одна. Есть другие такие же. Я собираюсь их всех найти.

— Кто будет тебя целовать? Кто будет укладывать тебя спать? — Голос его звучал вяло и сонно.

— Ты все равно никогда этого не делал, — сказала я, снова стараясь поддразнить его. — Ты был мне отцом больше, чем папа, но никогда этого не делал.

— Кто-то должен. Кто-то должен тебя любить. Иначе я его укушу.

— Тихо. Ты уже болтаешь глупости.

— Это не глупости. Это важно! — Он попытался сесть прямо, но у него не вышло. — Твоя мать однажды сказала мне кое-что, и я должен сказать тебе… потому что тебе нужно… понимать…

Его веки опустились, и тишина стояла так долго, что я решила, будто Орма уснул, но тут он вдруг сказал так тихо, что мне едва удалось расслышать:

— Любовь — это не болезнь.

Я прислонилась лбом к его плечу, и все слова, которые я никогда ему не говорила, единым потоком ринулись в горло, превратившись там в огромный ком. Орма рассеянно гладил меня по волосам.

— Я не совсем уверен, что она была права, — пробормотал он. — Но я не могу позволить им вырезать из меня ни тебя, ни ее. Я буду цепляться за свою болезнь… если это болезнь… Буду прижимать ее к себе, как… солнце и…

Он снова замолк, на этот раз насовсем. Я сидела, стискивая его в объятиях, пока не вернулась Эскар, потом убрала волосы с его лба и легонько поцеловала. Эскар удивленно уставилась на меня.

— Заботьтесь о нем, а то я… я вас укушу! — сказала я ей. Она, кажется, не впечатлилась.

Небо снаружи было голубым, холодным и очень далеким, а солнце — слишком ярким, чтобы даже смотреть на него, не говоря уж о том, чтобы прижимать к себе.

— Но я постараюсь, дядя, — пробормотала я, — пусть даже меня сожжет. Я прижму его к себе.