пристрастий или стремились установить истину, хорошо понимая, что при этом не обойтись без многочисленных ошибок, но, во всяком случае, верили, что есть «факты», которые более или менее возможно отыскать. И действительно, всегда накапливалось достаточно фактов, не оспариваемых почти никем… Тоталитаризм уничтожает эту возможность согласия, основывающегося на том, что все люди принадлежат к одному и тому же биологическому виду… Все такие рассуждения конечной целью имеют оправдание кошмарного порядка, при котором Вождь или правящая клика определяют не только будущее, но и прошлое64.

Оруэлл опасался того, что «само представление об объективной правде исчезает из нашего мира». В этом и есть темное сердце, лейтмотив романа «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый». Эта мысль появилась у Оруэлла задолго до того, как он придумал Океанию, Большого Брата, новояз и телекран, и эта мысль является более важной, чем все остальные. В первой рецензии на роман в журнале Life правильно поняли главное сообщение писателя: «Если люди будут продолжать верить в то, что эти факты можно проверить, и будут продолжать уважать дух правды и верить в его значение для достижения более широкого и обширного знания, этих людей никогда не поработить»65. Прошло семьдесят лет после выхода романа. Это самое «если» находится под большим вопросом.

Послесловие

Вы знаете, как заканчивается роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый». Раздавленный пребыванием в комнате 101 Уинстон сидит «Под каштаном», пьет джин «Победа». На пыльной крышке стола выводит: «2 + 2 = 5»1. Такое арифметическое действие фигурировало в первом издании романа и во всех изданиях начиная с 1987 года. Однако почти сорок лет в книгах издательства Penguin цифры «5» не было, и действие было напечатано следующим образом: «2 + 2 = ».

Никто так и не объяснил, почему так получилось. Говорят, что это была ошибка при печати, впрочем, ошибка какая-то слишком подозрительная. Есть также мнение, что наборщик текста, не выдержав пессимизма книги, сознательно убрал цифру 5. Существует и третий вариант: сам Оруэлл внес это изменение незадолго до своей смерти. Какой бы ни была причина, но это изменение дает Уинстону проблеск надежды и меняет суть сообщения Оруэлла. В картине Майкла Рэдфорда Джон Херт пишет «2 + 2» и останавливается. Режиссер говорил: «Мне кажется, что этот момент очень важен. Может, он все это преодолеет. Я бы очень расстроился, если бы он написал “2 + 2 = 5”. Это уж слишком мрачно. Никак не поддерживает веру в человека»2.

Точно так же, как с теорией послесловия, случай с потерянной «пятеркой» указывает, что нам очень хочется верить в то, что история Уинстона не такая беспросветная, как может показаться, и Оруэлл оставляет внимательному читателю немного надежды на победу человеческого духа3. Лично мне не кажется, что в этой книге нет никакой надежды. Циник и трус в душе Уинстона вдохновляют друг друга, пока он становится героем, рискует всем, и это приводит к тому, что Уинстона уничтожает человек, который гораздо сильнее его и который поставил перед собой цель убить его. Не стоит верить словам О’Брайена о том, что ангсоц бессмертен и сопротивляться режиму бесполезно. Мне кажется, сила предупреждения Оруэлла в том, что он заставляет читателя почувствовать, что для Уинстона и Джулии в 1984-м это уже поздно, но в настоящем времени читателя еще далеко не все потеряно.

С самого первого дня после выхода романа «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» Оруэлла обвиняли в том, что он не оставил человечеству никаких шансов – будущее слишком мрачное, и ничего с этим не поделаешь. Однако этому нет подтверждения ни в творчестве, ни в жизни писателя. Наоборот, за исключением некоторых колебаний в эссе «Во чреве кита», он последовательно использовал свои способности «смотреть в лицо фактам»4, для того чтобы вдохновлять чувство осознания, в том числе чувство самосознания, чтобы искоренять ложь в политической жизни, угрожающую потерей свободы. Он вряд ли бы потратил столько времени на написание романа «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» только для того, чтобы сообщить читателю, что все кончено. Писатель хотел вдохновить, а не парализовать, как справедливо отметил Филип Рав в своей рецензии на книгу, напечатанной в 1949 году в Partisan Review: «Было бы неправильным воспринимать этот роман как пророчество того, что должно случиться. Автор не хотел “прогрузить” читателя фатализмом, чтобы сковать его волю… Он хотел подтолкнуть западный мир к большему пониманию и активному сопротивлению вирусу тоталитаризма, который в нем появился»5. Другими словами, будущее может быть плохим, если мы ничего не будем предпринимать.

Сейчас мы переживаем не самый лучший период либеральной демократии. Миллионы людей по всему миру продолжают бороться с ложью среднего размера, утверждать, что факты имеют значение, отстаивают свои честь и достоинство, а также свою свободу считать, что «2 + 2 = 4». Роман Оруэлла – именно для таких людей. Писателя всегда больше интересовала психология, чем системы как таковые, и роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» – это сборник всего того, что он понял о сути человеческой природы и ее отношения к политике – все когнитивные склонности, тайные предубеждения, моральный компромисс, языковые уловки и механизмы власти, помогающие неправде одержать победу. Его роман – это предупреждение всем нам. Оруэлл писал для своего времени, но, так же как и Уинстон, «для будущего, для тех, кто не родился»6. В предисловии к «Скотному двору» он подчеркнул, что либеральные ценности «не являются нерушимыми, и их надо поддерживать частично сознательным усилием»7.

Роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» был его последним и важнейшим вкладом в это общее дело. В заявлении, продиктованном писателем Варбургу, лежа в кровати в больнице за несколько месяцев до смерти, он объяснил, почему написал этот роман – не для того, чтобы парализовать нашу волю, а для того, чтобы ее укрепить. «Мораль этой опасной и кошмарной истории проста. Не позвольте этому произойти. Все зависит от вас».

Благодарности

«Работа над книгой – это ужасно изматывающая борьба, похожая какого-нибудь заболевания», – утверждал Оруэлл в эссе «Почему я пишу». Не хочу его расстраивать, но должен констатировать, что процесс написания этой книги доставил мне огромное удовольствие. И объясняется это во многом тем, что я был не один.

Мои литературные агенты Энтони Топпинг и Зое Пагнамента верили в меня и в мою идею, когда я сам начинал разуверяться в своих силах. Без их помощи и поддержки эта книга никогда не появилась бы.

Мои редакторы Геральд Говард из Doubleday