– Хоакин уже давно взывает к нему в одиночестве, – ответила Аделаида, понизив голос. В отличие от Диего, все ее татуировки были яркими и цветными, как журнальные иллюстрации. Когда они стояли рядом, то казались почти карикатурными противоположностями друг друга. – Хоакин сказал, Микаэлл жаждет покоя после своей смерти… И не хочет никого видеть. Мы все так же ходим на кладбище и оставляем дары, но инвокации больше не проводим.

– Ты никогда не задумывалась, с чего это Микаэллу отказываться от инвокаций? Почему он не хочет общаться с ковеном? Это ведь многовековая традиция – вызывать прошлого Верховного в Самайн, – произнес Диего с нажимом, и Адель непонимающе нахмурилась. Поняв, что сболтнул лишнего, Диего капитулировал: – Забудь. Это я так, размышляю… Пойду пройдусь, ладно? Хочу посмотреть на места давно ушедшей молодости.

– Хоакин же велел тебе не попадаться ему на глаза!

– Да, поэтому я буду гулять там, где он меня не увидит.

– То есть там, где запрещено? – Адель приняла укоризненный вид, но не продержалась и минуты: – Одобряю! Главное, свадьбу не сорви. Хотя это было бы весело…

Диего фыркнул и махнул мне рукой. Бросив напоследок что-то о том, что Аделаида присмотрит за нами, он сорвался с места. Даже при всем желании я не успела бы остановить его. Оставалось лишь надеяться, что в попытке добраться до истины он не утащит на дно своих археологических раскопок нас самих.

– Исаак, ты слышал, что сказала Адель? – спросила я после того, как та, выдав нам инструкции, ушла следом за Диего. – Она хочет, чтобы ты помог ей выстругать какую-то там статую Сантимисы, а она взамен подкрутит твой протез, чтобы он больше не скрипел. Так что готовься: Адель зайдет за тобой через полчаса. А я пока пойду поброжу. Предупредишь Коула? – Наспех сменив шелковую юбку в пол на юбку покороче, которую было не так жалко заляпать в процессе моих исследований, я запихнула в глубокий карман смартфон и обломки про́клятого ошейника. – Хочу осмотреться и, как всегда, сунуть нос в чужие дела.

– Хорошо. Главное, смотри, чтобы его не оторвали, – пробубнил Исаак, прижимаясь щекой к холодному паркету. – А то носик у тебя хорошенький, прямо как у Виви…

Исаак закрыл глаза, оставшись лежать на полу в позе морской звезды и набираясь сил перед тем, как за ним вернется Адель, чтобы припахать к работе. Может быть, Хоакин и хотел, чтобы мы покорно отсиделись до вечера в заброшенном шале, но, как и Диего, я не могла упустить возможность доставить ему неприятности. Да и, в конце концов, когда мне еще доведется посмотреть изнутри на ковен, поклоняющийся самой смерти?

Вместо того чтобы следовать тому же маршруту, который проложила для нас Адель, я завернула за угол шале и решила пойти окольными путями, которыми ходили местные. Каждый из них был при деле, словно шестеренки отлаженного механизма. Все суетились, носили какие-то вещи: ящики с мескалем, бочки с засоленными овощами, стулья, связки душистых трав, вешалки с национальной одеждой… Конечно, такая суета была мне понятна: свадьба Верховного всегда великое событие для всего ковена. Во имя него здесь трудились даже дети: сбившись в маленькие стайки, они сидели прямо на земле, перемазанные краской, и что-то усердно рисовали.

Стоило мне дойти до того самого вертела с жарящейся кукурузой, как браслет на моем запястье снова чуть не разорвало.

– Ох, ладно, выходи! Только пообещай не воровать свадебные блюда. Это невежливо! – напутствовала я, юркнув в заросли акаций подальше от посторонних глаз и выпустив неугомонного шеду на волю. – Ты помнишь свое задание? Ты должен найти какие-либо упоминания об Эхоидун или Анхеле Де’Трасте…

Я пригнулась за сапотовым деревом с крупными, чешуйчатыми плодами, похожими на личи, и строго посмотрела на Монтага. Тот расползся по выжженной на солнце траве маслянистой тенью, а спустя секунду собрался в трех прытких, красноглазых котов. Так он мог легко остаться незамеченным, слившись с местной «омертвлённой» живностью.

– Да помним мы все, помним! Отыщем, что скажешь, – заявили три кота хором. – Будем молниеносны и точны, как проклятие на крови. Можешь рассчитывать на нас! К тому же… Погоди… Ты чувствуешь? Чем это так вкусно пахнет?! О, курочка!

Я закатила глаза, ведь спустя секунду Монтага, нырнувшего в джунгли, уже и след простыл. Никакого уважения!

Надеясь, что шеду не создаст нам еще больше проблем, чем у нас уже было, я воровато огляделась и вынырнула из джунглей обратно на людную тропу.

– Han venido a ayudar!

Не успела я спокойно пройти и метра, как из стайки рисующих детей выскочил тот самый беззубый мальчик, которого Диего катал на спине. Скрутив в кулаке край моей юбки, он решительно потащил меня к остальным. Детей здесь было не меньше дюжины: все толкались, дрались за какие-то кисточки и ведерки, но смеялись и, кажется, радовались тому, что тоже участвуют в подготовке. Перед ними, на подстилке из связанных листьев, лежало женское платье – белоснежное, с рюшами, многослойное. Я бы приняла его за свадебное, если бы не цветы, которые дети старательно рисовали на ткани. Интересно, для кого оно? Неужели для Эмиральды?

Я склонилась над платьем, чтобы понаблюдать за их работой, но тут мальчик снова дернул меня за юбку.

– Venga aquí! – улыбнулся он и впихнул мне в руки баночку со светло-желтой краской.

Похожая на жидкий солнечный свет, она была явно магической – уж больно красивая! Каждая капля играла оттенками шафрана и перламутром. А еще от краски веяло чем-то приторным, как от восточных сладостей. Из бормотания мальчика, принявшегося водить пальцами по белой ткани и показывать, что рисовать, я поняла только «agua de coco». Кокосовая вода. Когда-то мама рассказывала, что она священна для мексиканского ковена. Так вот чем пахнет от краски!

«Прояви к Смерти уважение, и она проявит его к тебе».

– Ты хочешь, чтобы я помогла? – догадалась я, и мальчик часто-часто закивал головой, утягивая меня в круг и распихивая других, чтобы они подвинулись.

Я уже и не помнила, когда занималась настолько обыденными вещами – рисовала, смеялась, пыталась выучить несколько слов на испанском (судя по хитрой улыбке детей, неприличных). Я старалась повторять то, что мне показывали: окунала в краску палец за неимением свободной кисточки и осторожно выводила узоры по прошитому контуру – это были огромные подсолнухи на поясе платья. По линии декольте же шли голубые лилии, а по кайме подола – фиолетовые астры. Хоть мне и казалось, что рисую я паршиво и постоянно ляпаю не туда, краска, зачарованная, мгновенно высыхала и превращала платье в настоящее произведение искусства.

Убедившись, что на нем не осталось ни дюйма чистой ткани, дети довольно загоготали и, подхватив наряд, дружной стайкой помчались куда-то вверх по склону. Я же, отряхнувшись от песка, двинулась к колодцу, чтобы умыться и напиться, но едва успела вытереть испачканные руки, как меня уже снова потянули за юбку.

– La Nina Blanca! – воскликнула старушка с длинными седыми космами, морщинистая, как изюм, и с узкими щелками вместо глаз. Она наблюдала за мной и детьми все это время, покачиваясь взад-вперед на скамье в тени кипарисов, и, видимо, приняла меня за помощницу, ниспосланную свыше. – Это для нее! Для Муэрте. Для La Nina Blanca!