– Qué estás haciendo?! Haces daño a la bebe! – воскликнул он. – Эми! Me oyes? Если о себе не думаешь, то о нем подумай!

При нашей первой встрече мне показалось, что Хоакин не способен на человеческие эмоции. Жесткое лицо и такой же жесткий взгляд оказались обманчивы. Он действовал решительно, говорил вычурными фразами и никогда не колебался… Но сейчас Хоакин был напуган. Глаза, такие черные, что сливались с темнотой коридора, блестели, судорожно осматривая Эмиральду. Он растер ее зажившие запястья, соскребая с них застывшую кровь, и цокнул языком. Голос Хоакина – сухой, как осенние листья, крошащиеся под сапогом, – вдруг стал ласковым и мягким, стоило Эмиральде прижаться к его груди и скрутить в кулаке ворот рубашки под белым кителем.

– Mi dulce tontita, – прошептал Хоакин ей на ухо, осторожно поднимая на руки. Его большой палец с таким же перстнем, как у Диего, принялся гладить и выводить успокаивающие круги на ее дрожащей спине. – Ven, mi amor… А ты что тут забыла?

Я уже пятилась обратно в центр коридора, надеясь сбежать раньше, чем Хоакин вспомнит обо мне, но не успела. Лицо и голос, потеплевшие при виде разбитой Эмиральды с таким же разбитым рассудком, снова сделались острыми, как те самые швейные ножницы, которые он разломил ногой.

– Тебе нельзя сюда! Я же велел следить, чтобы вы… – Хоакин осекся и взглянул на Эмиральду, притихнувшую на его плече. – Забудь о том, что видела здесь. Уходи.

Все, что я смогла, – это кивнуть и дать деру. Хоакин за моей спиной что-то забормотал, занося Эмиральду в ее спальню, и двери закрылись: сначала двери комнаты, а затем и двери дома, когда я вылетела на улицу.

– Ты нашла Диего?

Я не запомнила, как добежала до собора, потрясенная настолько, что так и шла с колдовским огнем в ладонях. Коул уже ждал меня в толпе и тут же привлек к себе, едва завидев. Я молча покачала головой, и наше соприкосновение потушило заклятие светлячков, озаряющее землю. Несмотря на то что солнце уже село, вокруг и без того было светло: всю площадь обступали соломенные факелы, а на деревьях раскачивались ротанговые гирлянды и бумажные фонарики с индейским орнаментом.

Среди жителей Санта-Муэрте мы с Коулом были единственными, кто не соизволил принарядиться. Я растерянно оглядела их: больше сотни человек толкались, обступив собор, который оказался обычной одноэтажной постройкой с отслаивающейся пурпурной штукатуркой и прогнувшейся крышей. Перед ней выстроилась деревянная платформа, утонувшая в живых цветах, как и вся площадь. Посмотрев вниз, я вдруг обнаружила, что даже наступила на парочку бутоньерок. Желтые розы, карамбола, тюльпаны, маки, подсолнухи… Они украшали и трехметровую статую Санта-Муэрте, вырезанную Исааком и возвышающуюся на платформе. Руки богини, протянутые, держали золотые монеты и украшения из драгоценных камней, а сама статуя была раскрашена под скелет. Изящная резьба по дереву действительно превращала ее голову в черепушку. Носила же Святая Смерть красный платок и знакомое белое платье с подсолнухами на поясе… То самое, что мы разрисовывали вместе с детьми.

Ах так вот для кого оно!

– Судя по всему, ты тоже не нашел Диего. А где Исаак? – спросила я, и Коул указал пальцем на моего отца, сидящего на деревянной скамье в окружении старушек и суетливо записывающего что-то в кожаный блокнот. Все как обычно. – Знаешь, мне кажется, нам стоит уйти отсюда… Вернуться в домик и подождать Адель там…

– Ты разве не хочешь посмотреть на свадьбу? – удивился Коул. – Хоакин ведь не запрещал проходить.

Я хмыкнула, скептически относясь к тому, с каким воодушевлением Коул переминался с ноги на ногу, что-то высматривая вдалеке. Мой же взгляд приковал к себе длинный-длинный деревянный стол, застеленный гранатовой скатертью. Он тянулся от самой платформы до первых жилых шале – и весь был заставлен яствами: необъятная миска с чили кон карне, поднос с любимыми начос Диего, такос, тамалес в кукурузном тесте, фахита и, конечно, множество маленьких соусниц с гуакамоле и сальсой. Многие жители облизывались, тоже косясь на стол, но терпеливо ждали.

– Que viva la coven!

Я дернулась от громкого голоса Хоакина: приставленные к горлу пальцы усилили его, чтобы заглушить гул толпы и детский смех. Он уже стоял на платформе – в том же накрахмаленном кителе и таких же белоснежных хлопковых штанах. Коса угольных волос лежала у него на плече, украшенная медными бусинами, а в руке он сжимал пальцы Эмиральды. Она держалась рядом и выглядела удивительно… адекватной для той, кто еще полчаса назад пытался отрезать себе руки. Больше никаких признаков сумасшествия, лихорадочно горящих щек и потекшей от слез туши; только улыбка на малиновых губах, корона из белых цветов флёрдоранжа и мантилья – длинная ажурная фата. Эмиральда чтила мексиканские традиции, потому и платье было соответствующим: девственно-белое с голубым подъюбником, из дорогого шелка, струящееся до самого пола. О своих индейских корнях Эмиральда, однако, тоже не забыла: в ушах у нее раскачивались костяные серьги, какие носили в ковене Завтра, а на запястьях звенели деревянные браслеты. Несмотря на всеобщее внимание, Эмиральда по-прежнему не стеснялась своих оскверненных рук. На фоне белоснежных тканей чернильные вены выглядели вдвойне пугающе.

– Que viva la coven! – повторил Хоакин, воздев их с Эмиральдой ладони к небу, и мне показалось, что факелы вокруг засветились ярче, напоминая флюорит.

По воздуху растекся знакомый запах розмарина, мяты и розового масла. Коул что-то забормотал, пытаясь отбиться от подошедшей старушки, но та была сильнее любого атташе. Дернув Коула за воротник, она с ворчанием начертила ему на лбу крест маслом Санта-Муэрте. Кудри тут же залоснились и заблестели, испачканные, и Коул скривился, когда по его переносице стекла жирная капля с кусочком апельсиновой цедры. К сожалению, посмеяться я не успела, потому что меня постигла та же участь. Затем старушка пошла дальше, держа на груди подвязанную лоханку со священным составом, и принялась мазать им всех, кто встречался ей на пути.

– Это я его готовила! – неуместно похвалилась я, и Коул скривился, судорожно вытирая лицо тыльной стороной ладони.

На платформе в это время происходило какое-то оживленное движение. Все вокруг стихло, и казалось, даже ветер улегся. Когда я снова смогла выглянуть из толпы, то увидела, что Хоакин и Эмиральда стоят на коленях – спиной к людям и лицом к статуе Санта-Муэрте. Оба склоняли головы перед ней и перед мужчиной в католической сутане, перебирающим четки и напевающим молитву. Это было удивительно – то, как сплеталась христианская вера в Мексике с тем, что изначально была призвана истребить. Морган бы здесь понравилось…

– Santísima Muerte! – громко произнес священник, и над платформой замерцали капли священного масла: он встряхнул пальцами, окропляя Хоакина с Эмиральдой. – Santísima Muerte! Ven te lo pedimos señora nuestra para venerarte y deja sentirte…

Они действительно были красивой парой: выше Эмиральды на полголовы, Хоакин смотрел на нее с неприкрытым обожанием и почти осязаемой нежностью, когда они вместе поднялись на ноги. Священник связал их руки вместе золотой лентой, снятой с шеи статуи Муэрте, и они прильнули друг к другу лбами.