Тем не менее отказать Мари или объяснить, как пойдет дело на пресс-конференции, созванной ею, он считал невозможным, опять-таки проецируя на нее свое отношение к дочери, которую трудно убедить словом; новое поколение чтит свой собственный опыт, если только умные воспитатели не смогли заложить с раннего детства вдумчивое (отнюдь не слепое) отношение к родительскому авторитету.

— Мало людей, — шепнула Мари. — Будем начинать? Или отменим?

— Как знаете…

— Если б знала… Теперь только понимаю, что ничего не понимаю.

— Начинайте, — улыбнулся Степанов. — Нам терять нечего.

Мари поднялась и, судорожно вздохнув, оглядела собравшихся.

— Дорогие друзья, спасибо, что вы нашли возможным принять мое приглашение… Каждый из нас все понимает друг про друга, поэтому я не буду в обиде, если вы не сможете напечатать то, о чем я и наш русский коллега Степанов хотим вам рассказать… Речь пойдет об убийстве Леопольдо Грацио, который решился на то, чтобы проводить свою политику по отношению к Гаривасу, о покушении на инспектора Шора, о личности доктора Цорра, который обвиняет Барри Дигона в империалистической активности, о мафии, ее палермской семье, возглавляемой Доном Баллоне, о его служащем, который некогда "охранял" Грацио, а ныне обнаружен убитым, о загадочной гибели Анжелики фон Варецки, о масонской ложе… Господин Степанов и я — такие же журналисты, как и вы, поэтому мы не готовили текста своего заявления, но мы готовы ответить на все вопросы, и я хотела бы надеяться, что вы проинформируете мир о тревоге, которую мы испытываем, думая о судьбе несчастного Гариваса.

Мари села, сразу же потянулась за водой, губы ее были сухие, потрескавшиеся; Степанов заметил, что вокруг рта за эти дни залегли морщинки, которых раньше не было.

— Отделите злаки от плевел, — сказал корреспондент из Йоханнесбурга. — Не путайте масонов с делом Грацио… У меня создалось впечатление, что вы бабахнули этот материал, чтобы привлечь к себе дополнительное внимание, это не профессионально, мисс Кровс.

Мари смутилась, не нашлась, что ответить, ей стало страшно, словно этот злой человек подслушал ее разговор с профессором Ричардсом (он не подслушивал, его просто попросили сказать это в самом начале пресс-конференции).

— А почему вы так тревожитесь за Гаривас? — начал атаку один из парагвайских журналистов; Мари не знала его, он приехал совсем недавно.

— Потому что, — ответила Мари, — все происходящее там очень напоминает ситуацию, предшествовавшую убийству Альенде.

— Вы брали интервью у Санчеса, — продолжил свой вопрос тот же журналист. — Это мало кому удавалось, только вам да еще Жюлю Бреннеру из Парижа, который передал, что на днях его примет полковник. Во время интервью Санчес говорил вам что-либо такое, что просил бы не предавать гласности?

Степанов закурил и, медленно затушив спичку, заметил:

— Вы не отрекомендовались, коллега… Какую газету вы представляете?

— "Опинион", Парагвай, с вашего позволения.

— Это новая газета? — осведомился Степанов, сдерживая улыбку. — Или хорошо реанимированная старая?

— Нас сюда пригласили задавать вопросы, — ожесточился журналист. — И я задаю свои вопросы. Это по правилам. Когда я приглашу вас на мою пресс-конференцию, я стану отвечать вам, а сейчас хотел бы услышать ответы фройляйн Кровс.

Мари как-то ищуще посмотрела на Степанова, в глазах у нее он заметил растерянность.

— Да, — сказала наконец Мари, — некоторые свои ответы полковник Санчес просил не публиковать.

— Какие?

— Он же просил меня не публиковать их… Следовательно, я не могу ответить на ваш вопрос.

— Вы знали полковника Санчеса в те годы, когда он учился в Бонне?

— Да, — ответила Мари. — Знала.

фриц Узен поднял палец над головой.

— фройляйн Кровс, почему вы не публикуете то, что знаете?

— Те органы прессы, к которым я обращалась, отказались печатать мои материалы… Я приготовила копии, вот они, Мари положила ладонь на папку, — каждый может взять их и, если сочтет нужным, использовать…

— Господин Степанов, — спросил журналист из Голландии, вы получили задание от своих властей проводить расследование вместе с Мари Кровс?

Степанов пожал плечами.

— Здесь был искалечен мой коллега… И ваш, кстати, тоже… Лыско… Он лежит без сознания в госпитале в Москве… Его изуродовали потому, что он взял материалы фройляйн Кровс, — Степанов кивнул на папку, что лежала на столе. — Я считал своим долгом войти в этот поиск, речь идет о судьбе и жизни моего согражданина…

— Вы, так же как фройляйн Кровс, убеждены, — спросил журналист из Туниса, — что убийство Грацио, покушения на Шора, на Лыско и Анжелику фон Варецки как-то связаны с тем, что происходит в Гаривасе?

— Полагаю, что да. Особенно если вы проанализируете ситуацию на бирже, а она загадочна.

— Расскажите обо всем подробно, — сказал Роберт Лойпенгайм из Нью-Йорка. — В абсолютной последовательности, с самого начала…

Десять человек из тех, кто был на пресс-конференции, отправили сообщения в свои газеты и журналы.

Главный редактор "Нахрихтен", получивший телекс из Шёнёф от своего корреспондента, аккредитованного при Пресс-центре, созвонился с Фрицем Труссеном, банкиром, который, как полагали, собирался вместе с Грацио финансировать энергопроект Санчеса; семнадцать процентов акций журнала принадлежало концерну Труссена с шестьдесят пятого года, его слово было определяющим, хотя он никогда не позволял себе жать, только совет, размышление вслух, не обидная, вполне дружеская подсказка.

…Они встретились в ресторане "Мовепик" за завтраком; разговор был, как всегда, доверительным; редактор не сразу попросил Труссена прокомментировать вопрос о Гаривасе; легко спросил о Санчесе, о возможной связи между гибелью Грацио и судьбой маленькой заокеанской республики и сделал это только перед кофе, когда все основные дела были обсуждены и новые анекдоты рассказаны.

— Хотите выступить со статьей? — поинтересовался Труссен. — Не преждевременно ли? Пока, во всяком случае… Когда слишком много черных дыр, возможна непредсказуемость… Это в равной мере приложимо и к астрономии, и к нашей земной суетной практике… Впрочем, не мне решать, вы журналист, вам и карты в руки…

Главный редактор "Ньюс" получил информацию Лоппенгайма, дважды прочитал ее и позвонил Барри Дигону; тот держал через третьих лиц двадцать один процент акций его журнала; выслушав редактора, Дигон посмеялся и ответил в обычной своей манере, с мягким стариковским юмором:

— Джордж, я не вправе вам советовать, печатайте что хотите, пусть себе, но только мне не совсем понятно, зачем нам разрешать позорить американский бизнес? Зачем связывать какого-то мафиозо Валлоне с Уолл-стритом? Хватит, право! Надоело! Пусть об этом пишет русская пресса, а не наша… Разве я виноват в том, что адвокат, обслуживающий один из моих банков, подрядился защищать этого самого порнографического магната!