— Этот человек сам нашел меня, месье Степанов, он меня нашел вскорости после того, как я вырвалась оттуда… Я живу в квартире, которую он мне купил, и я получаю от него ежемесячную дотацию, на которую безбедно существую.

— Вы можете назвать его имя?

— Могу. — Женщина снова закурила. — Вы сами его назвали только что. Да, это адвокат Ферручи, вы правы.

— Вас кто-нибудь предупредил, что я стану спрашивать об этих людях?

Женщина вскинула голову; в ее больших глазах, скрытых темными стеклами очков, метнулся страх.

— Почему вы так решили?

— Потому что литератор умеет чувствовать так же, как женщина… Я это почувствовал, мадемуазель Лоран…

— Зачем вам эта история? Какое вам дело до моей судьбы? Почему вы считаете возможным вообще говорить со мной обо всем этом?!

— Я вам отвечу… Вы вправе передать мои слова тем, кто звонил вам после того, как журналисты попросили найти для меня время… Вас же заставят передать содержание нашей беседы, разве нет? Вот я и даю вам карт-бланш, передайте им слово в слово то, что я сейчас скажу… Это фашизм, когда женщину продают в рабство… А фашизм надо уничтожать… Любым способом. Я подчеркиваю — любым… Те люди, которые продали вас, а потом купили вам квартиру на рю Канибьер, боятся только одного — силы. Высшим проявлением силы является знание, не так ли? Я много знаю о помощнике Дона Баллоне адвокате Ферручи, а буду знать еще больше… Они звенья цепи… Но они лишь исполнители злодейства, главное планируют те, кто выше и респектабельнее… И они, этот самый Дон Баллоне и Ферручи, назовут мне ряд имен, в которых я заинтересован, понимаете? А это поможет моим друзьям предотвратить новые трагедии. Во имя этого мои друзья и готовы на все.

— Не сердитесь.

— Стараюсь…

— Мне двадцать пять лет, месье Степанов, — женщина сняла очки, глаза у нее были пустые, выцветшие какие-то, в сети мелких морщин. — А выгляжу на хорошие сорок. Не надо, не перебивайте, я знаю цену успокоительным комплиментам… Я не могу никого любить, потому что в моем сердце, в памяти, в глазах постоянно живет прошлое. С ним я умру… Никогда не смогу забыть… С содроганием думаю о том, что сентиментальные литераторы прошлого века окрестили словом "близость"… Теперь для меня высшим проявлением любви стало слово "отдельность"… Вы намерены предотвратить какую-то трагедию… Это ваше право… Но не употребляйте меня в качестве инструмента… Я этого не хочу… Можете встретиться с моей подругой, мы с нею работали в одном коттедже, ее зовут Жюли, она жаждет мщения… Пожалуйста, я не против, если она станет давать вам информацию… Только меня больше не трогайте, ладно?

…Жюли была полной противоположностью мадемуазель Лоран, вся словно бы собранная перед ударом.

— Да, мы сбежали вместе с Люси, нам помог капитан, он был немцем, Герберт Шрауб, он чувствовал свою вину перед французами, его папа был в парижском гестапо, знаете, если уж немец честен, так он честен до конца… Я готова на все, только бы отомстить. Люси сломалась, постоянно пьет, по-моему, у нее в голове что-то сдвинулось… Я могу передать вам мои записки, если вы серьезно считаете, что у вас что-нибудь получится, только, правду говоря, сомневаюсь Вы не знаете этих людей, они здесь всемогущи…

— Вы предпринимали что-нибудь, Жюли?

— Спросите лучше, чего я не предпринимала!

— Обращались в прессу?

— Конечно. И в суд, и в прокуратуру. У ферручи все схвачено, всюду поставлены купленные им люди…

— Вы позволите открыто в прессе называть ваше имя?

— Конечно! Как же иначе?! Мне ведь никто квартиры на рю Канибьер не покупал и ренты не платит…

Ферручи оказался высоким седоголовым человеком с большими, чуть навыкате глазами; одет, как и полагается преуспевающему адвокату, несколько небрежно: в левой руке зажата дорогая "данхиловская" трубка.

— Я думал, вы позвоните завтра, — сказал он Степанову. Рад знакомству… Мы с боссом успели прочитать вашу последнюю книгу, очень интересно, только советовал бы вам найти другого издателя в Швейцарии, ибо месье Жюри не так престижен, не умеет делать рекламу, сама скромность… Если хотите, я готов свести вас с одним из наших издателей…

— Но я не пишу порнолитературу, господин Ферручи.

— Мы издаем и поэзию, и альбомы живописи, и учебники по экономике, господин Степанов…

— Примите мои поздравления, такая многогранность.

— Благодарю вас. Чем могу быть полезен?

— Я бы хотел задать вам ряд вопросов…

— Да, пожалуйста, к вашим услугам…

— Если общественность узнает подробности о работорговле женщинами — у меня есть показания Жюли, об убийстве Сфорца, есть пленка и об авиакатастрофе, устроенной для Энрике Маттеи, это может повредить тем, кто стоял за подобными операциями?

Ферручи всплеснул руками, глаза его стали круглыми, как у филина.

— Это же конец всему! Крах! Тюрьма и позор!

— Ну, а если люди, виновные в названных преступлениях, откроют мне правду о том, кто дал приказ убить Леопольдо Грацио? И о причинах, я имею в виду внешнеполитические причины, побудивших предпринять эту крайнюю меру…

Ферручи закурил, долго тушил спичку, задумчиво покачал головою.

— Полагаете, можно договориться миром?

— Попытка не пытка…

— Вы вносите официальное предложение?

— Допустим.

— Позволите посмотреть ваши материалы?

— Нет. Но, уж поверьте, они есть у меня и это настоящие материалы, после них не отмоешься…

Ферручи вздохнул, поднялся, походил по своему кабинету, отделанному красным деревом, долго стоял возле маленького глобуса, раскручивая его длинным холеным безымянным пальцем, потом открыл сейф, достал тоненькую красную папку, подвинул ее Степанову.

— Полистайте… Это исповедь ассистента оператора Роберто, исповедь, так вас потрясшая. Вы, впрочем, его имени не назвали, как он и просил… Исповедь была написана им в этом кабинете, господин Степанов… Под мою диктовку… Под мою диктовку… Жюли, которая вам так понравилась, никогда не была, как вы изволили выразиться, в рабстве… Она шизофреничка, второй год состоит на учете в клинике доктора Мирьё, мечтает пробиться в кино, мы ей поможем, она хорошо сыграла свою роль, я не ждал от нее этого… Впрочем, ваше право публиковать все что хотите, это пойдет на пользу нашему бизнесу, потому что хороший скандал угоден крепкому предприятию, как-никак реклама. Я, вероятно, привлеку вас к ответственности за преднамеренную клевету, Роберто и Жюли это подтвердят под присягой, уплатите штраф, если наберете денег, в чем я весьма и весьма сомневаюсь… Мадемуазель Лоран заявит, что вы ее шантажировали и понуждали к сожительству… Я бы не советовал вам портить свою репутацию, господин Степанов… Мы просто выставим вас смешным, а этого литератору не пережить… Сочиняйте свои романы, кто вам мешает, но не лезьте в наши дела, мы тут сильнее…