Рука повисла в воздухе. Было странно, что ощущение мягкого, тёплого так и не родилось на кончиках пальцев.

Однако утром, выходя на работу, Рома нашёл Лиса на крыльце. Тот сидел, по-кошачьи сжавшись в комок, подобрав лапы и обернувшись хвостом, и стоило Роме открыть дверь, стрельнул на веранду. Рома уже успел там прибрать и выкинуть коробку, в которой Лис спал два месяца, а также миски, из которых его кормил и поил. Однако Лис метнулся туда, где всё это стояло, пригнув голову, покрутился на месте и, не найдя, с недоумением уставился на Рому.

– Ну, извини, приятель. Я не знал, что ты просто прогуляться, – усмехнулся Рома. Лис его не понял. – Хочешь есть?

– Сыт, – отозвался Лис. – Мыши. Много. Пить. Спать.

Рома снова усмехнулся, вернулся в дом, набрал воды в пластиковое ведёрко из-под майонеза, захватил газет и вернулся на веранду. Пока расстилал газеты под столом, Лис шумно лакал, косясь на Рому. Рома опять усмехнулся.

– Не доверяешь?

Лис вылакал половину, подошёл к постели, уткнулся в газеты носом, инспектируя.

– Доверяю. Тебе можно.

– И на том спасибо.

Лис лёг, укрыл нос хвостом. Рома присёл рядом, осматривая его. Он до сих пор не мог поверить, что Лис пришёл просто так, что ему ничего от него не нужно. Ещё никто из животных, кого он лечил, не возвращался к нему.

– Ты здоров?

– Устал, – сказал Лис, прикрывая глаза, и Рома понял, что он вернулся отоспаться в покое. Свобода, как бы она ни манила, была опасна, и Лис это знал.

– Я закрою дверь, – предупредил Рома, поднимаясь. Лис не отозвался: он уже спал.

Так продолжалось ещё несколько дней, но наконец однажды утром Рома не нашёл Лиса на крыльце. Это было ожидаемо и всё равно вызвало тревогу. Оказалось, что он привык и ждал его. И как узнать теперь, что с ним ничего не случилось? Рома стоял на крыльце, оглядывая сад, потом присел, пытаясь посмотреть по земле, найти какие-то следы, заглянул под крыльцо. Он видел, что Лиса нет, но всё равно делал эти бесполезные движения, словно они могли помочь.

Наконец выпрямился, запер дверь и пошёл на работу. Лис ушёл. Это было нормально. Он вернул его Лесу, он помог, как сумел, и теперь мог ждать, что Лес так же вернёт ему тех, о ком он постоянно думал.

Время шло. Снег стал как вата, потом как пузырь, пузырь лопнул и потёк, в городе стояла грязь, до леса было не добраться. Какое-то время держался наст, потом поплыл и он. Дорога через поле исчезла. Рома продолжал ходить на поляну, надевая тяжёлые отцовские резинки, в которых тот рыбалил, он нашёл их в чулане. Идти было непросто, в солнечную апрельскую погоду он взмокал, как буйвол, снимал куртку и надевал только на поляне, когда, придя, долго сидел на коряге, беседуя с ведяной. Лес стоял мокрый, вялый, прозрачный и неприветливый. Будто разбуженный, он приглядывался к Роме с недоверием и явно готов был уснуть при первом же удобном поводе.

В середине месяца повод нашёлся: погода ухудшилась. Вернулись морозы, посеял снег. Ветер дул с Итили холодный и крепкий, как в ноябре. В ДК пошла череда концертов, один за другим – праздничные, предотчётные, юбилейные, весной концертная деятельность всегда обострялась. Рома с Тёмычем не вылезали из рубки, и тем удивительней Роме было почувствовать одним вечером, что он стремительно заболевает. Оставаться после работы не стал, пошёл домой.

Была среда, он это отчётливо потом помнил. Вечер был серый и влажный. Смеркалось уже не так рано, как месяц назад, но из-за обложивших небо туч казалось темнее. Шёл косой дождь, в нём летели крупные белые перья редкого снега. На асфальте они пропадали, но на газонах и под деревьями, там, где уже успела открыться в тёплом марте земля, где давно чернели прошлогодние листья и проглядывала вялая, будто вареная трава, ложились и не таяли. Было промозгло, Рома как можно ниже старался натянуть капюшон. У него болела голова, скребло в горле, ломило кости, дорога домой стала тугой и долгой, и он дивился, откуда это, ведь ещё утром всё было хорошо, но вот болезнь слово бы вытесняла его из собственного тела, и требовалось усилие, чтобы довести его до дома. В голове уже начиналась горячечная чехарда, перед собой он нёс образ чая и тёплой постели, жалел, что не предупредил Тёмыча, что завтра его не будет.

На повороте в свой проулок остановился, чтобы купить молока и лимона, лимона не нашлось, заплатил, отошёл от светового пятна из киоска – и почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Остановился и обернулся. Серый воздух и дождь были непроницаемы. Ощущение не проходило. Рома ощупывал глазами пространство, понимая, что внимательность у него сейчас так себе, но никого не смог увидеть. Постоял ещё, чтобы наблюдавший имел возможность себя обнаружить, но потом решил, что сейчас не в том состоянии, чтобы играть в прятки, и снова двинулся к дому.

Однако чувство не исчезало: чьи-то глаза наблюдали за ним неотступно. Рома останавливался три раза, оборачивался, всматривался в дождь и у самой калитки не выдержал.

– Ну, – сказал с раздражением, уставившись в пустоту, и тогда издали послышались тяжёлые чавкающие шаги. От забора отделилась нелепая, грузная тень и стала приближаться. Рома смотрел на её косолапые и неуверенные движения, но узнал, только когда подошла ближе: это была Ленка, бомжиха, бывшая его одноклассница.

– Привет, Ромик, – сказала она, подходя вплотную и как бы невзначай опираясь о забор. Она была трезвая, что само по себе удивляло, и старалась выглядеть непринуждённо, что удавалось с трудом. На ней был полиэтиленовый плащ-балахон, делавший её ещё больше и шуршавший на ветре. Но в глаза сразу бросилось, как сильно она обтрепалась за зиму, заплыла и пополнела нездоровой, дурной полнотой.

Рома смотрел на неё, соображая. Его не удивило, что это именно она: уже несколько дней он замечал её на улице, она попадалась ему по дороге в ДК, но не приближалась, а когда он на неё смотрел, быстро уходила. От неё разило так, что Рому замутило, однако ей хватило внутреннего кокетства встать и опереться на забор так, чтобы выглядеть не мешком с дерьмом, а женщиной. Это изумляло.

И ещё что-то, чего он не мог уловить, оно сквозило, но не проявлялось, заставляя вглядываться.

– А я вот смотрю, ты не ты. Дай, думаю, подойду, – продолжала она, хихикая. – Помнишь меня, а? Ну, Ле- на я…

– Ладно врать, – устало сказал Рома. – Ты меня ждала. И мы с тобой уже встречались. И ты это помнишь.

– Ах, Ромчик, – она засмеялась деланым смехом, от которого Рому передёрнуло. – От тебя не спрятаться, не скрыться, – пропела и попыталась толкнуть его в плечо. Рома отстралися. – А правду про тебя говорят, что ты стал как бы святой, – сказала с непонятной интонацией – не то уверенности, не то вопроса. – Людей лечишь, живность всякую, а? Ах, Ромчик!

Она прикрыла глаза руками и стала качать головой. Рома чувствовал, что его знобит. Куртка уже начинала промокать. Ветер продувал, голова болела. Надо чаю, надо в постель, но весь этот балаган рисковал затянуться.