– Ромик, прикинь, какой у нас класс! Один святой, другая вот – алкашня подзаборная. Прикинь! – Она хрипло, заливисто засмелась. Похоже было, что теперь смех был искренний, что эта мысль действительно её поразила. – Что бы Мартыша сказала, если б дожила, а? Мартышу ведь похоронили, ты знаешь? Года три ещё… Ромчик? Ром, ты куда?

– Домой, – бросил Рома, открывая калитку и направляясь к крыльцу.

– Эй, Ромик, а как же я? Ты чего? Я же к тебе! Мне говорили: ты всех лечишь. И отказать не можешь. Ро-ма!

Она шла следом, хватаясь то за локоть, то за плечо. Затащилась в калитку. Остановились у крыльца.

– Так ты что, лечиться пришла? – спросил Рома. Каждое слово давалось с трудом, представить, что придётся слушать её и что-то ей говорить, было страшно. Он звенел ключами, не сразу нашёл нужный, потом не сразу попал в скважину.

– Не, не лечиться. Я не знаю… Мне помощь нужна, Ромик. Ты же это, если ты святой, так ты же того… не откажешь?

Она дёрнула его за руку и развернула к себе. Рому снова замутило от запаха, который от неё шёл. Она пыталась заглянуть в глаза. Что-то снова мелькнуло в ней – и потухло.

– Лен, приходи утром. – Он думал только о том, что только что отпер замок. Осталось поддать дверь – и там дом, тепло, чай, шерстяные носки.

И тишина.

– Ты что, Ромчик? – Казалось, она даже оскорбилась. – Ты что, приёмная, что ли? А если я сдохну? Если я прямо этой ночью того… скончаюсь, а?

Она говорила громко, визгливо, и непонятно было, издевалась, смеялась или с ней была истерика. Голова у Ромы раскалывалаь. Он закрыл глаза.

– Не сдохнешь ты. Чего от меня хочешь? – спросил тихо. Здесь, возле крыльца, хотя бы не было ветра, не шуршал её плащ и не продувало куртку. Озноб не отпускал, но тело уже не сжималось болезненным комком. Можно было расслабиться.

– Помощи. Мне нужно что-то… помощи, короче. Ведь ты, если ты правда – ну, если правда святой, ты же не прогонишь, да? Ты же меня это… ну, выслушаешь и эта…

– Лен, утром никак нельзя? Я сейчас…

– А если мне идти некуда? Если я… если мне только в петлю? – взвилась она снова. – Ты что же, меня прогонишь? Собак всяких с улицы таскаешь, а меня – того, да? Я тебе хуже, да? Собаки хуже!

Теперь было ясно, что истерика. Рома открыл глаза, усилием воли постарался собраться. Словно из тёмного колодца ухнул обратно в собственное тело, в собственную разламывающуюся голову и тихо сказал:

– Заткнись. – Она моментально сдулась и всхлипнула. Он открыл дверь, сделал шаг и уже из веранды позвал: – Заходи. Только тихо. Будешь визжать…

– Я тихо, – зашептала Ленка и, для верности при- гнувшись, косолапо пошла за ним. – Я мышь. Шшш. – Она прижала палец к губам, выпучив глаза на Рому, и захихикала.

Дома стало ясно, что воняет от неё невыносимо. Запах расползался, как из открытой выгребной ямы, едкий, хоть плачь. Голова трещала, как спелая тыква. Ленка, вдруг притихшая, торчала в комнате и даже не двигалась, бегали одни глаза. Взгляд был затравленный, она явно ощущала себя инородной. Гренобыч сел за диваном и выглядывал на неё как на пугало.

– Лен, ты когда последний раз мылась? – страдая, спросил Рома. Она хотела возмутиться, даже надула губы, так что лицо ещё больше опухло, но Рома сморщился и замахал на неё руками – ответ ему был совершенно неинтересен. – Иди давай. Вон туда. – Он запихал её в ванную и закрыл дверь. Через полминуты Ленка, придя в себя, принялась колотиться.

– Чего тебе? – крикнул через дверь.

– А полотенце?

– Любое бери. Всё равно стирать после тебя.

– А мне надеть потом чего? Я что, то же и надену?

– А-а, – протянул Рома досадливо. Постарался подумать. Думалось с трудом. – Мойся! – крикнул снова. – Сейчас всё будет.

Ушёл в кладовку. Там, аккуратно убранные матерью в старую наволочку, хранились отцовы вещи, которых он не разбирал. Отец был мужчина крупный, Ленке будет в самый раз. Нашлись брюки со сломанной молнией и пара рубах. Подумав, Рома выбрал одну, достал какую-то бечёвку, всё сложил в большой пакет и повесил на ручку ванной.

– Одежда у двери! – крикнул, прижав губы к щели. – Свою в тот же пакет сунь. И завяжи! – добавил и прислушался. В ванне шумела вода. Ленка не откликалась. Рома махнул рукой и ушёл на кухню.

Надо было что-то съест, но есть совсем не хотелось. Хотелось лечь и не двигаться. Вылил в кастрюлю купленное молоко, поставил на огонь, потом открыл шкаф, достал коробку, в которой держал специи, и долго глядел на них, не соображая. В глазах то и дело темнело, пришлось опереться на стол. Сколько стоял так, не понял, пришёл в себя от шума, вовремя успел поймать молоко, пока не убежало. Налил в кружку, почти не выбирая, намешал туда специи, какие попались под руку, – корица, мускатный орех, красный перец, кардамон, кориандр, – положил ложку мёда вместе с ложкой и стал размешивать.

В следующий раз очнулся, уже сидя на табурете. Кружка в руках парила. Сделал глоток, почти не чувствуя вкуса, и тут же шарахнуло по́том. По всем мышцам растеклась слабость, и ухнул озноб, ещё сильнее предыдущего, так что стало выкручивать суставы. Рома замычал не то от боли, не то от странной сладости, рас- тёкшейся по всему телу, стаскался в комнату, сдёрнул с кровати одеяло и вернулся, кутаясь в него.

В таком виде его и застала Ленка, вышедшая из ванной с мокрой головой, в мужских штанах и рубахе. Заправлялась на ходу. Мытьё ей пошло на пользу, теперь она пахла мылом и Роминым шампунем, лицо стало не таким одутловатым, ей можно было смотреть в глаза. Волосы у неё оказались стриженны коротко, по-мужски, и в отцовой одежде она выглядела весьма браво.

– Хорошо так, прямо не могу, – говорила, входя. Тут заметила Рому. – Ой, а ты чего такой? Холодно, что ли?

– Спать охота, – ответил Рома. Он сидел на табуретке, сжавшись, подтянув ноги, как на жёрдочке, и пытался укрыться с головой. Его колотило. – Там что найдёшь. В холодильнике. Ешь, ага? Я не буду.

– Да ладно. Ты не думай, я как-нибудь. Я не за этим. Что впустил – и на том спасибо. Мы ж негордые, по шёрстке погладил – и хорошо.

Рома прикрил глаза. Было холодно. Ленкин голос тёк как вода, но вода была морозная, жёсткая, от неё продирало кожу. Его передёрнуло так, что зашатался и очнулся снова.

– Ты чего хотела? Если важное что, говори. А лучше завтра – у меня голова болит.

– А, да это что, ничего такого-то, да, это же всё так… – забормотала она, отводя глаза и ковыряя пальцем скатерть. – Это подождёт, можно и потом, я так…

– Ложиться будешь, в комнате диван, – перебил её Рома. Слова давались с трудом. – Бельё… бельё я тебе сейчас дам. И одеяло. А вот с подушкой…

– Ой, да фиг с ней, я так, – затараторила она и принялась махать руками. – Мне вообще ничего, я и так могу. И без белья. Шубой прикроюсь.