Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Доброй ночи.
Джастин попытался понять, кто — он или Дайала — произнес эти слова, но так и не успел. Его сморил сон.
— Ты должен учиться наблюдая... и слушая, — сказала Дайала, крепко сжав пальцы вокруг руки Джастина. — Он почти такой же древний, как некоторые из старейших, и его песни многому учат.
— Юные влюбленные... Вижу, вы укрылись там, на скамье.
Голос показался Джастину молодым и сильным, да и сам мужчина с серебряными волосами, сидевший с гитарой в руках возле бившего ниоткуда маленького фонтана, выглядел не старше самого инженера.
Джастин осторожно потянулся к нему чувствами, покосившись при этом на Дайалу. Та ответила ему импульсом сдержанного одобрения.
— Радуйтесь своей юности, — продолжал человек с гитарой. — Я тоже был молодым... когда-то.
Смех музыканта звучал тепло и дружелюбно, а чувства Джастина отметили наличие гармонии, содержавшей, однако, намек... на нечто иное, связанное внутри.
Потом пальцы музыканта пробежали по струнам, и Дайала вновь чуть сжала руку Джастина. Сидя на скамье, выращенной из гладкого лоркена, инженер приготовился слушать. Золотистые звуки слетели со струн и воспарили в сумерках, неся тепло и прохладу, покой и восторг, радость и печаль. Дайала и Джастин сидели рука в руке с глазами, полными слез.
...На побережье восточном, где пены белые клочья,
Прислушайся к песне ветра, к земле опустив очи.
Солнечный свет ясный любит ветер восточный,
А западному милее тьма и прохлада ночи,
А северный ветер студеный веет один где-то,
А я, тобою плененный, дневного боюсь света.
Сердце мое похищено тобою в ночи ненастной,
И огни, тобою зажженные, дольше солнца не гаснут...
...Дольше солнца не гаснут, там где пены белые клочья,
Так послушай же песню ветра, к земле опустив очи...
Пусть, как прежде, не угасают
До рассвета твои костры,
Но уж смерть меня поджидает
На холодной вершине горы,
Ибо ветер стальной ярится
И доносит правду о том,
Чего не могу я добиться
Могучим своим клинком.
...Чего не могу добиться, там где пены белые клочья,
Так послушай же песню ветра, к земле потупя очи!
Ибо эта правда печальна —
То, что было сказано мною,
И к любви твоей изначально
Я стремился всею душою;
Хоть с тобой мое сердце терзалось,
И пусть ссорились мы немало,
Но едва ты со мной рассталась,
Жизнь моя никчемною стала.
Да, совсем никчемною стала, там где пены белые клочья!
Так послушай же песню ветра, опустивши к земле очи!
Да, послушай же песню ветра, опустивши к земле очи...
Джастин понурился, в уголках его глаз стояли слезы. Золотистые ноты песни были напоены светлой, но безысходной печалью.
— Возможно, я исполнил ее не совсем правильно, но все это было так давно, — грустно произнес певец.
Дайала тихонько прокашлялась.
— Но ты немного напоминаешь мне ее, юная красавица... Совсем немного. Как тебя зовут?
— Дайала.
— Прелестное имя.
Певец перевел взгляд зеленых глаз на Джастина, и голос его зазвучал холоднее:
— Помни все, что услышал здесь, когда будешь покидать Наклос. Уходить тяжело, но оставаться — еще тяжелее. Мне это ведомо. Я испытал и то и другое.
— Кто ты? Я чувствую, что должен это узнать, — промолвил Джастин, растерянно поводя плечами. — У меня такое впечатление, будто я стою у обрыва и мне не за что ухватиться.
— Имена бренны и не имеют особого значения, особенно по прошествии столь долгого времени. Некогда меня звали Верлинном, и у меня были дети, — отозвался музыкант, поднимая гитару. — Покидать их было трудно. Все решили, что я погиб в странствиях. Так было лучше. По крайней мере, для них.
Дайала кивнула.
— А эту песню ты помнишь? — спросил Верлинн, и длинные пальцы нежно пробежали по струнам.
Ты не проси, чтоб я запел,
Чтоб колокольчик прозвенел!
Мой стих таков, что горше нет:
Ничто и все — один ответ!
Ничто и все — один ответ!
Любовь сияла белизной
Голубки белокрылой,
Но так прекрасен был другой,
Кто разлучил нас с милой.
Нет, не проси о том пропеть,
Не может голос мой звенеть.
Ведь счастья нет — и солнца нет...
Ничто и все — один ответ!
Ничто и все — один ответ!
И ночь окутала мой взор,
Черна, как туча грозовая,
Где ярко молния сверкает
И освещает лжи позор.
Так не проси, чтоб я пропел,
Чтоб колокольчик прозвенел.
Мой стих таков, что горше нет:
Ничто и все — один ответ!
Ничто и все — один ответ!
Песня отзвучала, и сребровласый певец ушел, а юные влюбленные еще долго сидели на скамье плечо к плечу, рука к руке, душа к душе.
Положив на обеденный стол кованый цветок, Джастин повернул его так, чтобы свет из окна падал на него до самого заката.
Затем выложил и другие изделия: двое щипцов для колки орехов, огнива, чеканные треножники и два дорожных фонаря, в которые можно было вставлять как лампы, так и свечи.
Даже с помощью Юала, даже работая со сравнительно мягким болотным железом, инженер потратил на изготовление этих вещиц большую часть весны и начало лета. Правда, кроме них он еще смастерил весьма заинтересовавшую Юала маленькую водяную турбину.
Бросив взгляд в сторону сада, где Дайала расхаживала среди своих растений — не то кустов, не то деревьев, он потер подбородок. Для Дайалы это, похоже, не имело значения, но он гораздо лучше чувствовал себя выбритым. А поскольку бритва собственного изготовления нещадно царапала кожу, она подарила ему флакончик какого-то маслянистого снадобья, заживляющего порезы.
Промерив шагами комнату, Джастин оглянулся на свою кованую трилию, тонкие блестящие лепестки которой ловили солнечный свет. Солнце уже начало опускаться за невидимый горизонт, а Дайала все еще оставалась в саду.
В конце концов инженер выбрался наружу через арочный проем, тихонько прошел в сад и остановился у ближайшего дерева, рассматривая здоровенный, в кулак размером, стручок. Несколько дней назад он был гораздо меньше.
Дайала стояла в глубине сада. Пальцы ее переплетались с ветвями одного из кустов, и подошедшего Джастина она попросту не заметила.