— Спасибо, мисс Бронте, но мне всегда казалось, что возражения вашего отца против нашего союза совершенно законны. И ваше сопротивление мне тоже понятно.

В его голосе не было и следа сарказма, его лицо и тон излучали неподдельную искренность и смирение. С изумлением и возросшим уважением я покачала головой.

— Если бы мой патрон обращался со мной, как с вами, мистер Николлс, в последние полгода, проведенные в Хауорте, я не была бы так снисходительна и великодушна.

— А как иначе? Вы — весь мир для вашего отца, как и он для вас. Он считает, что вы достойны большего, чем брак с простым викарием. Я не виню вас за схожие чувства и нежелание гневить отца.

— Его гордыню и честолюбивые мечты необходимо вырвать с корнем, сэр. Они совершенно излишни. Вы доказали свою ценность годами самоотверженного служения нашему приходу. Разумеется, за месяцы, прошедшие после вашего отъезда, небрежность и некомпетентность вашего преемника напомнили всем прихожанам, как много они потеряли, распрощавшись с вами.

Он удивленно нахмурился.

— Что же такого ужасного сделал — или не сделал — мистер де Рензи?

— О, список его недостатков слишком длинен, чтобы утруждать себя перечислением, сэр. По крайней мере, непоправимый вред пока не нанесен. Возможно, благодаря этим особенностям нового викария папа наконец справится со своими предубеждениями и образумится.

Наши взгляды встретились, и мы рассмеялись. Мы молча шагали в тишине раннего дня, затем я глубоко вдохнула морозный воздух и добавила:

— Мистер Николлс, по-моему, я упомянула в письме, что надеюсь лучше узнать вас во время этого визита.

— Упомянули, мисс Бронте. Но если честно, я не вполне понимаю, что вы имели в виду. Мы знакомы уже почти девять лет.

— Верно. Однако вы жили поблизости и часто беседовали с моим отцом, из-за чего выяснили обо мне намного больше, чем я о вас.

— Разве?

— Несомненно. Мне почти ничего неизвестно о вашей жизни в Ирландии до приезда в Хауорт, мистер Николлс. Вы просветите меня? Расскажете что-нибудь о себе?

— Если пожелаете. Насколько далекое прошлое вас интересует?

— Вполне достаточно начать с рождения.

Он засмеялся.

— Хорошо, начну с рождения. Родился я тридцать шесть лет назад, шестого января, в такой холодный день, что мой отец, по воспоминаниям, сломал зуб о бульон, собаки грелись рядом с кошками, а когда повивальная бабка объявила: «У вас мальчик», ее слова замерзли прямо в воздухе.

Настала моя очередь смеяться.

— Как и все мои старшие братья и сестры, я родился на ферме «Тулли» в деревне Киллед, графство Антрим, Северная Ирландия. Мой отец Уильям был шотландцем по происхождению, нищим фермером, жившим впроголодь. Моя мать Маргарет родилась в соседней деревне Гленави. Она также была шотландского рода, но ее семья принадлежала к англиканской церкви.

— А! Я давно замечала намек на шотландский акцент в вашей речи.

— Вот как? А я-то надеялся, что избавился от него. Что ж, моя мама была добрая женщина, но она так много работала на ферме, между делом рожая одного за другим десятерых детей, что ей не хватало ни времени, ни сил на любовь. Я был шестым ребенком. Киллед неплохое место: насколько я помню, все дома были маленькими, но опрятными и ухоженными, с садиками. Хотя я оставил тот дом совсем юным, он навсегда запечатлен в моей памяти: полтора этажа, единственная большая комната с побеленными известкой стенами и крытой соломой крышей.

— Полтора этажа? Что вы имеете в виду?

— Первый этаж был всего лишь большой, выложенной камнем кухней. Спали мы наверху, под стропилами, но лестницы не было. Мы забирались по выемкам в стене.

— По выемкам в стене? И всего одна комната на двенадцать человек?

— Да. С одной стороны к дому примыкала конюшня, с другой — коровник, а на заднем дворе размещалась конная маслобойка. Мы вели тяжелую жизнь, чего я тогда не понимал. Много недель подряд нам перепадали только молоко и картофель, да изредка кусок курятины или свинины, но мы не голодали. Мне казалось вполне естественным спать по трое или четверо в кровати. Простыней было так мало, мисс Бронте, что мама нарезала их на маленькие полоски и выдавала по одной на каждого, чтобы прокладывать между лицом и грубым шерстяным одеялом.

— О, мистер Николлс! Я не в силах вообразить подобное. Даже в Школе дочерей духовенства мы не были так обездолены.

— Но я не знал, что обездолен. В раннем детстве даже не догадываешься, что тебе чего-то не хватает. Такова была моя жизнь. Я стал бы фермером, таким же как отец и два старших брата, без образования, не считая пары лет в местной школе, если бы не милость Господа и мои дядя и тетя Белл.

— Ваши дядя и тетя Белл?

— Дядя Белл был маминым братом, священником и учителем, немного богаче моего отца. Однажды он навестил нас и увидел, что дом трещит по швам, а родители не знают, как накормить столько ртов. Я подслушал беседу взрослых. Отец беспокоился. Он сказал, что мои старшие два брата унаследуют ферму, а сестры выйдут замуж или станут служанками; но что будет с двумя младшими сыновьями? Дядя Белл — хотя у него у самого в то время было двое малышей — предложил забрать меня и моего брата Алана к себе в Банахер и вырастить как родных детей. Родители согласились.

Я в ужасе уставилась на него.

— Родители отдали вас… так просто?

— Да.

Во взгляде мистера Николлса на мгновение отразилась боль.

— Сколько вам было лет?

— Семь. Алану только что исполнилось десять.

— О! Вы явно были слишком маленьким, чтобы покинуть отца и мать!

— Да. У верен, что это решение далось родителям нелегко. Но дядин поступок был добрым и бескорыстным. Я не забуду, как мать с отцом плакали на пороге дома, когда мы уезжали. Больше я никогда не видел ни их, ни братьев и сестер.

— Никогда? Почему?

— Родители настаивали, что это будет слишком тяжело для всех нас, что раз нам с Аланом суждено начать жизнь с чистого листа, в новой семье, мы не должны оглядываться назад.

Это признание повергло меня в такой шок, что я утратила дар речи. Мое сердце обратилось к мистеру Николлсу. Внезапно мне показалось, что я теперь знаю его лучше, чем прежде. Неудивительно, что он так тщательно скрывал свои эмоции; неудивительно, что, позволив себе чувствовать и любить, он привязался так нерушимо и глубоко.

— Как бы то ни было, для меня это стало началом новой жизни, мисс Бронте. Дядя и тетя приняли нас в свой дом и в свои сердца и обращались с нами как с частью своей собственной растущей семьи. Их дети — со временем их стало девять…

— Девять?

Он кивнул и неожиданно улыбнулся.

— Кузены стали для нас с Аланом младшими братьями и сестрами. Дядя и тетя Белл были любящими и щедрыми и делились всем, что имели. Вдобавок, поскольку дядя заведовал школой, мы получили превосходное образование, а когда выросли, его стараниями поступили в Тринити-колледж. Дядя скончался пятнадцать лет назад. Мне очень его не хватает, как и всей семье.