При всем том между Коринной и Освальдом не прерывалась удивительная и на редкость прочная внутренняя связь: у них были разные вкусы, они не часто сходились во мнениях, но в глубине души хранили одинаковые тайны, питали одинаковые чувства, возникшие из одного и того же источника, — одним словом, между ними было некое скрытое сходство, сходство родственных натур, хотя и по-разному сформировавшихся в различных условиях жизни. Вглядываясь по-новому в Освальда, пристально изучая его характер, Коринна, к своему ужасу, поняла, что, изо всех сил борясь против его обаяния, она еще больше полюбила его.

Она предложила князю Кастель-Форте вместе с ними вернуться в Рим; лорд Нельвиль догадался, что она не хочет путешествовать с ним вдвоем; это опечалило его, но он не возражал: у него уже не было уверенности, что он способен сделать ее счастливой, и мысль эта вселяла в него робость. Коринне, однако, хотелось, чтобы он отказался от общества князя Кастель-Форте в пути, но она промолчала. В их отношениях уже не было прежней простоты; они еще ничего не скрывали друг от друга, но все же Коринна могла что-нибудь предложить в надежде, что Освальд этому воспротивится, и какая-то неловкость примешалась к чувству, которое вот уже полгода дарило им почти безоблачное счастье.

Когда они возвращались через Капую и Гаэту, мимо которых Коринна еще недавно проезжала с такой отрадою в сердце, на нее нахлынули горькие мысли. Теперь эта прекрасная природа, тщетно сулившая ей счастье, лишь усиливала ее печаль. Если лучезарное небо не помогает нам забыть скорбь, его безмятежность по контрасту заставляет нас еще больше страдать. Они приехали в Террачину вечером; веяло восхитительной прохладой, перед ними простиралось все то же море, и волны разбивались о те же скалы. После ужина Коринна куда-то исчезла. Обеспокоенный ее долгим отсутствием, Освальд отправился ее искать, и сердце привело его к тому месту, где они отдыхали по дороге в Неаполь. Он издали увидел Коринну: она стояла на коленях перед утесом, на котором они в тот раз сидели. Взглянув на луну, он заметил, что она закрыта облаком, как в тот же самый час, два месяца назад. Увидев приближавшегося Освальда, Коринна встала.

— Разве не оправдалась моя вера в предзнаменования? — сказала она, указывая на облако. — Небо нам сочувствует, не правда ли? тогда оно предвещало мне мое будущее, а сегодня, вы видите, надело траур по мне. Не забудьте, Освальд, непременно посмотрите, закроет ли луну облако, когда я умру.

— Коринна, Коринна! — вскричал Освальд. — Разве я это заслужил? вы хотите, чтобы я погиб от горя? Вам это легко сделать, поверьте мне! скажите еще такие жестокие слова, и я упаду бездыханным у ваших ног. Какое преступление я совершил? Вы женщина с независимым образом мыслей и можете не считаться с мнением общества; вы живете в стране, где оно никогда не было суровым, да если бы оно и осудило вас, вы покорили бы его своим гением. Но что бы ни случилось, я хочу всю жизнь быть с вами, я этого хочу, отчего же вы страдаете? Если я не смогу стать вашим супругом, не оскорбив памяти того, кто царит, подобно вам, в моей душе, то разве вы недостаточно меня любите, чтобы обрести счастье в моей нежности, в моей неустанной преданности?

— Освальд, — ответила Коринна, — если бы я верила, что мы никогда не расстанемся, я бы ничего больше не желала, но…

— Разве у вас нет кольца, этого священного залога?..

— Я верну его вам! — перебила она Освальда.

— Нет, никогда! — возразил он.

— Ах, я верну вам его, — продолжала она, — как только вы захотите получить его обратно, и, если вы меня разлюбите, само кольцо поведает мне об этом. Разве не гласит старинное поверье, что алмаз отличается большей верностью, чем человек, и тускнеет, когда подаривший его изменил нам.

— Коринна! — вскричал Освальд. — Вы осмеливаетесь говорить об измене? вы потеряли голову, вы меня больше не понимаете.

— Простите, Освальд, простите! — воскликнула Коринна. — Но когда сердце страстно любит, оно внезапно обретает чудесный дар предвидения и в своей скорби становится оракулом. Что означает это мучительное сердцебиение, вздымающее мою грудь? Ах, друг мой, я не боялась бы его, если бы оно возвещало мне только смерть.

Произнеся эти слова, Коринна поспешно удалилась, она опасалась долгих бесед с Освальдом; она не выносила страданий и старалась избегать грустных впечатлений, но они возвращались к ней с тем большею силой, чем настойчивей гнала она их от себя. На другой день, когда они проезжали Понтийские болота, Освальд окружил Коринну еще более нежными заботами, чем в первый раз; она принимала их с кротостью и признательностью, но взор ее, казалось, спрашивал: «Почему вы не даете мне умереть?»

Каким пустынным кажется Рим после Неаполя! Въехав в город через ворота Святого Иоанна Латеранского, проезжаешь по длинным, словно вымершим улицам; в Неаполе так шумно, там такая многолюдная, живая толпа, что путешественник привыкает к постоянному движению, и Рим на первых порах представляется ему необычайно унылым; через несколько дней снова начинаешь там хорошо себя чувствовать, но, свыкнувшись с жизнью, полной развлечений, всегда испытываешь грустное чувство, возвращаясь в свое уединение, как бы приятно оно ни было. Вдобавок жить в Риме в это время года, в конце июля, бывает опасно. Нездоровый воздух делает многие кварталы необитаемыми, и нередко зараза распространяется оттуда по всему городу. В этом году было особенно много оснований для тревоги, и на всех лицах лежал отпечаток тайного страха.

Приехав в Рим, Коринна застала у порога своего дома монаха, который попросил разрешения благословить ее жилище, дабы уберечь его от заразы. Коринна дала согласие, и монах окропил все комнаты святой водой, читая молитвы по-латыни. Лорд Нельвиль слегка усмехнулся, глядя на эту церемонию, но Коринна была растрогана.

— Для меня существует какая-то невыразимая прелесть во всех религиозных обрядах, даже если они продиктованы суеверием, — заметила она, — лишь бы это суеверие не было отмечено враждою или нетерпимостью к человеку. Поддержка Неба так нужна, когда какое-нибудь грозное событие нарушает привычное течение жизни. Я полагаю, что люди с возвышенным умом испытывают особенную потребность в помощи свыше.

— Несомненно, подобная потребность существует, — согласился лорд Нельвиль, — но разве таким образом можно ее удовлетворить?

— Я никогда не отказываюсь от молитвы, — ответила Коринна, — которую хотят со мной разделить, кто бы мне ее ни предложил.

— Вы правы! — сказал лорд Нельвиль и дал кошелек с деньгами для раздачи бедным старому робкому монаху, который удалился, благословляя их обоих.

Как только друзья Коринны узнали о ее приезде, они поспешили ее посетить. Никто не выразил удивления, что она вернулась, не став женой лорда Нельвиля, во всяком случае никто не спросил, что помешало этому союзу. Все были так рады ее увидеть, что не могли ни о чем другом думать. Коринна старалась казаться такою, какой была прежде, но это ей не удавалось; она любовалась прекрасными произведениями искусства, доставлявшими ей раньше такое наслаждение, но ко всем ее ощущениям примешивалась глубокая печаль. Она прогуливалась то в садах виллы Боргезе, то у гробницы Цецилии Метеллы, но вид этих, прежде столь любимых, мест теперь причинял ей боль; она уже не предавалась той сладостной мечтательности, когда воспоминание о быстротечности земных благ придает им еще больше прелести. Ею владела одна неотвязная тягостная мысль; природа, которая говорит невнятным языком, не приносит нам утешения, когда мы объяты подлинным горем.