Но никогда уже не затянется просвет, образовавшийся между друзьями этой ночью, когда магниевыми вспышками невидимого фотографа вспыхивали молнии, успокаивающе и будоражаще шумел дождь в холодной листве, визжали электрички, уходя на Звенигород, Можайск, Голицыне, где-то недалеко лаяла маленькая нервная собачонка, зарабатывая на хлеб, и хрипло кричал сонный петух, предупреждая о скором рассвете. И, осознав это, Шихин добился наконец сладкой, ноющей грусти прощания, но с удивлением обнаружил, что эта боль ему приятна, в ней было что-то очищающее, как под руками хирурга, удаляющего ржавый гвоздь из ступни.

— Последний раз спрашиваю — кто взял письмо?! — Ошеверов сорвал с гвоздя ружье, висевшее, за отсутствием ремня, на электрическом проводе неприличного голубого цвета, и потряс им в воздухе. Вы видели ружье, у которого вместо ремня болтался бы провод в изоляции голубого цвета? Это ужасно. Как и красные пятна на простыне, независимо от того, как они возникли — кто-то родился, кто-то лишился жизни, кто-то — невинности. А срезанные флоксы! А когда ваша любимая выходит замуж! Это ужасно, и чем счастливее она выглядит, тем ужаснее. Й черная дыра в ночном беспросветном небе. И последняя трешка в кармане. И километровая очередь за водкой ужасна, поскольку в ней стоят не пьяницы и пропойцы, а люди, пришибленные собственной порядочностью, — они не могут пойти в гости без бутылки, не могут позвать гостей, не запасшись бутылкой. Семьдесят лет их настойчиво приучали к тому, что это пристойно и достойно, и не могут они, ну не могут перестроиться сразу после утренних газет.

И тут прозвучал голос Марселы. Она весь вечер молчала, слушала, но сама в разговор не вступала то ли из робости, то ли из уверенности в превосходстве, то ли угнетала ее история с семейной утятиной. Но все затеял ее отец, Ванька Адуев, ему и отвечать перед человечеством, ему и гореть синим пламенем, когда доберутся до него рогатые ребята с кисточками на кончиках хвостов. Так вот, протянув вперед свою тонкую девичью руку, Марсела сказала:

— Письмо взял он.

Перемазанный фиолетовой пастой указательный палец Марселы указывал на Игорешу Ююкина.

— Не понял? — удивился Игореша с великолепным самообладанием, но было это все-таки самообладание, а не искреннее удивление.

— Я видела. Своими глазами. Когда все разошлись, он тоже куда-то пошел, а потом появился. Оглянулся и вынул письмо из пиджака.

— Так-так-так, — протянул Ошеверов. — Как же нам дальше быть?

— Право, не знаю, чем тебе и помочь, — холодновато сказал Игореша.

— И куда он его дел? — спросил Ошеверов у Марселы.

— Сунул в свой карман. И вошел в дом.

— Полагаю, обыскать злодея надо, — усмехнулся Игореша, но губы у него, ребята, были серые. С легкой желтизной. Ну, вот, например, как старая, выгоревшая на солнце газета с сообщениями о каких-то там больших победах — у нас с вами было столько больших побед, что даже не стоит уточнять, с какими именно победами газета напоминала по цвету Игорешины губы.

— Обыщем, — пообещал Ошеверов, и снова повернулся к Марселе. — А ты где была?

— В туалете. Там вся будка в щелях, все хорошо видно. Я сразу подумала, что если доносчик среди нас, то он обязательно попробует стащить письмо.

— А ты, Митя, детективы пишешь, маешься — за что один советский человек может убить другого советского человека... Настоящие детективы разыгрываются в твоем собственном доме! — по-дурному заблажил Федулов. — А ведь он мог ее пришибить, попадись она ему в ответственный момент. А, Игореша? Мог бы Марселу пришибить, чтоб под ногами не путалась? — Федулов захохотал, шлепнул резиновыми сапогами и победно оглянулся на всех — каково, мол, я его?

— Игореша! — сказал Ошеверов. — Ты ничего не хочешь сказать?

— Нет.

— Ты взял письмо?

— Думайте что хотите. Ведь вам нужен преступник, и вы готовы поверить кому угодно.

— Марсела врет?

— Спроси у нее.

— Но она утверждает, что видела, как ты взял письмо.

— Видела... Или ей показалось... Из туалета, когда при этом занят еще чем-то очень важным, все что угодно может показаться.

— Ничем я не была занята. Я зашла в туалет только для того, чтобы спрятаться. Вы взяли это письмо, сунули в задний карман брюк и быстро вышли в сени, будто вас кто-то позвал. И появились, когда уже собрались остальные.

— Что скажешь, Митя? — спросил Ошеверов.

Шихин повертел в воздухе растопыренными пальцами и уронил руку на колено.

— А я не вижу большой разницы между письмом, уткой, колбасой, — заметила Валя и тем дала понять, что готова на разрыв дружеских отношений с кем угодно, и даже со всеми сразу. — Он запросто мог его проглотить, коль у нас уже стало доброй традицией уничтожать следы путем их поедания.

— Скажи мне, Игореша, друг любезный, — ты взял письмо из моего кармана? — продолжал допытываться Ошеверов.

— Отстань! Я не желаю с тобой разговаривать.

— Ты согласен поговорить о письме с кем-то другим?

— Ни с кем я не желаю об этом говорить. Оставь меня в покое.

— Если я правильно понял, ты хочешь сказать, что письма не брал и тебя унижает само подозрение, так?

— Наконец до тебя начинает что-то доходить!

— С шоферами это бывает...

Игореша не произносил ни одного определенного слова, ничего не отрицал, ни на чем не настаивал. Ошеверов на какое-то время растерялся — все его удары приходились мимо, он никак не мог попасть в Ююкина.

— Значит, так... Если тебя унижает мое подозрение, если тебя возмущает утверждение этой прекрасной девушки, которой так не повезло с отцом, то тем самым ты хочешь сказать, что письма не брал?

— Ты всегда все понимаешь правильно! — вел свою линию Игореша, понимая, что любое его утверждение окажется уязвимым.

— Ну, ты и даешь, Игореша! — расхохотался Васька-стукач. — У тебя спрашивают простым человечьим языком — брал письмо или нет? А ты чешешься, как пес блохастый!

— И ты, значит, решил включиться в борьбу за справедливость? — Игореша хмыкнул. — Ну и кадры у вас, ребята, один другого краше!

— Надо же! Не ухватишь! Тогда мы поступим проще. Илья, где лежало это вонючее письмо?

— Вот в этом кармане! Все остальные документы на месте... И нрава, и путевка, и паспорт... — Ошеверов который раз перебрал свои бумажки. — Письма нет. А Игореша занимается не то словоблудием, не то блудословием...

— Подожди, Илья! Давай сюда свои шоферские бумаги. — Васька-стукач взял документы и сосредоточенно поднес к носу.

— Что ты их нюхаешь! — заорал Ошеверов. — Потом воняют! Бензином! Соляркой! Чем они еще могут вонять!

— Очень хорошо! — чем-то восхитился Васька. — Шаман! Шаман! — заорал он в сад. — Сюда! Ко мне!