Она бесхитростно, улыбками и случайным касанием руки давала понять, что испытывает к нему то же самое. Несколько месяцев спустя ему пришлось отослать ее прочь, не в последней степени потому, что уход за Недом приводил в его комнату Фрэнсис. Уилл видел, как много взяла она от отца, особенно теперь, когда плоть его исхудала, скулы заострились, а выражение лица стало невинным и доверчивым. Вот еще одно благословение старости, понял Уилл, она счищает накопившиеся за годы слои страданий и пережитого и открывает в человеке внутреннего ребенка. Иногда у него возникало такое ощущение, будто он смотрит на лицо Фрэнсис. Ему было интересно, что происходит сейчас в голове у Неда. Эта мысль смущала его.

Как-то раз, вскоре после отъезда Лидии, Уилл принес из кухни метлу и, убираясь в комнате Неда, передвинул старый армейский мешок тестя, чтобы вымести скопившуюся за ним пыль. В глаза ему бросилась засунутая внутрь толстая стопа листов: «Некоторые воспоминания о жизни его высочества, покойного лорд-протектора». Он бросил взгляд на Неда. Тот, как обычно, спал. Одолеваемый любопытством, Уилл перенес рукопись в свою комнату и начал читать: «Родился я в лето Господа нашего 1598…»

Он читал, пока не пришло время кормить и обихаживать Неда, а затем, когда стемнело, вернулся к рукописи при свете лампы. Начало было вполне себе приемлемым, даже захватывающим. Оно оживило в нем его собственные воспоминания: ранние годы в качестве пикинера в пехотном полку Прайда, переходы по пятнадцать миль в день с шестьюдесятью фунтами выкладки на спине, сражение при Нейзби, штурм Бристоля, где они первыми взошли на стену, собрания в Сафрон-Уолдене и Патни, где его проповеди и видения снискали ему славу, чистка Парламента, в которой он сыграл активную роль, ухаживание за Фрэнсис после казни короля.

И только когда Нед стал вводить имя Фрэнсис и обращаться напрямую к ней, стиль рукописи изменился, и Уилл начал испытывать смущение. «Ты, может быть, удивишься – многие удивлялись, я в их числе, – как могла армия, воевавшая во имя Парламента, обойтись теперь с ним так грубо, как даже король никогда себе не позволял…» Как это понимать? И эти странные сочувствие и уважение к Карлу Стюарту – возмутительные, прямо сказать. И сомнения насчет суда над королем, а затем самый тревожащий отрывок: «Милая Фрэнсис! Меня смущает один вопрос. Если Бог даровал нам победы с целью доказать, что мы выполняем угодную Ему работу, то как истолковать события, случившиеся позднее? Отвратил ли Он свои милости от нашего дела, или мы все это время заблуждались?» В нарисованном тестем портрете Кромвеля угадывался намек на грехи личных амбиций, гордыни, гнева, двуличия и цинизма – странное получалось избранное Богом орудие. Ближе к концу почерк в рукописи стал неразборчивым, листы пестрели зачеркиваниями, ошибками и повторами. Но последняя страница была достаточно четкой:

Я прочел недавно, что мой коллега полк. Хэкер, мой сосед по Ноттингемширу, добрый солдат и благочестивый человек, сказал нескольким своим друзьям незадолго до казни, что сильнее всего гнетет его дух то, что «прежде он чересчур предвзято относился к добрым людям Божьим, имеющим отличное от него мнение».

Если он выбрал эти слова в качестве своей эпитафии, она подойдет и мне. Слава Богу за все, и да смилуется Он над смиренным своим слугой.

Эдв. Уолли.

Уилл откинулся на спинку стула, потрясенный. Ощущение создавалось такое, будто призрак Неда отделился от лежащих в другой комнате руин его тела и принялся бесчинствовать, как буйнопомешанный. Это был вовсе не тот человек, которого он знал. Дьявол водил его пером. Неудивительно, что Господь поразил его ударом. Мысль, что Фрэнсис может прочесть эти его слова, была особенно ужасна. Ее необходимо оградить от последствий отцовской болезни. А Неда надо защитить от него самого.

Уилл развел на решетке очага огонь и сжег всю рукопись, лист за листом.

Летом 1671 года, четыре года спустя после приключившегося с Недом удара, Рассел сообщил, что преподобный Мэзер готов взять на себя риск и передать письмо для Фрэнсис. Уилл потратил немало времени, сочиняя послание. Про место их пребывания он не обмолвился ни словом. Намекнул на состояние здоровья ее отца, но без подробностей. Разумеется, он не упоминал о своих занятиях. На случай если письмо попадет в руки властей, он обращался к ней «Матушка» и подписался сыном. Следующей весной он получил ответ.

Дорогой мой Сын!

Как письмо твое, такое долгожданное, окрылило дух мой! Милостью Божьей все мы здоровы и убедились в любви и заботе Господа нашего, который поддерживает и оберегает нас в день испытаний, подобный теперешнему. Рада слышать, что Америка тебе нравится и ты в добром здравии, хотя печалюсь о болезни твоего друга. Не знаю, благополучно ли дойдет сие письмо, а потому скажу прямо, как дорог ты мне и твоим маленьким братьям и сестрам, кои все здоровы, только Бетти слабенькая, и все сильно желают встретиться с тобой. Если Бог будет милостив, мы воссоединимся под сенью Его в свое время. Мы принуждены жить в бережливости, но, если тебе что нужно, ты лишь скажи, и я сделаю все, что в моих силах, если Господь позволит. Прошу твоих молитв и обещаю сама молиться, со всей любовью моей к тебе, преданностью и верностью ко всем друзьям, препоручаю их и тебя под защиту Всевышнего. На сем прощаюсь и до смертного часа остаюсь твоей нежной и любящей матушкой.

Последовал обмен еще несколькими письмами. Потом наступила долгая пауза, вызванная войной с Голландией и прекращением судоходства через Атлантику. В то августовское утро 1674 года, в день визита Уилла к норвоттакам, минуло полтора года, как он в последний раз получил вести от Фрэнсис.

Устроив Неда в кресле и открыв окно достаточно широко, чтобы проветрить спертый воздух в комнате, Уилл упаковал бобровые шкуры и перенес их вниз, к Расселу.

– Как наш друг сегодня утром?

– Как и прежде. Может, немного слабее.

– Бог призовет его, когда сочтет нужным. Теперь уже недолго.

Год за годом они вели один и тот же разговор. Иногда Уилла посещала мысль: а не переживет ли Нед их обоих? Рассел бросил взгляд на мешок:

– Снова торговля с индейцами? Вас не видели, я надеюсь?

– Нет, я всегда осторожен. Две дюжины бобровых шкур готовы к отправке в Бостон. Пять шиллингов за штуку. Итого шесть фунтов. Я приготовил список товаров для заказа из Хартфорда.

Для Уилла служил источником гордости тот факт, что он способен заработать себе на жизнь. Благодаря