боязнь потерять Магдалену. Словно мне и в самом деле предстояло в эту минуту с кем-то из-за нее драться. Я прижал Магдалену к себе и почувствовал, как на шее у меня вздуваются жилы, как руки мои наливаются небывалой силой. Ни за что на свете не отрекусь от Магдалены, она неотделима от меня, она мое зрение, мое дыхание, кровь моя, и ни у кого, кроме меня, нет на нее никаких прав.

Произнося это мысленно, я думал о Яно Запоточном. И когда вспомнил о том, что он сватается к Магдалене и получит ее в жены, мне стало совсем плохо, будто Запоточный схватил меня за горло своей жилистой лапищей.

Все могло быть иначе, не отнеси я Магдалену в дом, чтобы привести ее в чувство. Всегда остаешься в проигрыше, когда хочешь поступать по совести.

Ведь я колебался, когда выходил недавно из конюшни с драгоценной ношей на руках.

Из-под застрехи виднелся клочок неба, усеянного звездами, под ними — вершины окрестных гор. Я мысленно перебрался через одну, через другую, через третью вершину. Между первой и второй простиралась долина, устланная синими сумерками, словно мягкою свадебною периной. Туда-то мне и следовало унести Магдалену, как унес свою подружку ветер, и провести подле нее блаженную ночь. А поутру нас разбудила бы роса, и я впервые понял бы, что свершилось заветное и Магдалена стала моей женой.

Так я и сделаю, и вновь ощутил я в себе великую силу. И счастливым почувствовал себя в ту минуту, как всегда, когда смотрел в лицо Магдалене.

Поодаль я приметил калитку, ведущую на гумно и в сад, и уже направился было к ней, но тут мне почудилось, что Магдалена открыла глаза и глянула так, что у меня голова пошла кругом. Знаю, она не хотела лишить меня разума. Напротив, она хотела вразумить меня.

Она как бы говорила:

«Что ты делаешь, Петер? Разве не видишь, какая я чистая и невинная? Разве не видишь? Неужто ты, которому я отдаю себя навеки, посягнешь на мою невинность?»

Эти слова все решили, я понял греховность своих помыслов. Но понял я и другое — или сегодня, или уже никогда. И с болью в душе, с невыносимой болью я прижал Магдалену к своей груди.

То я хотел отнести ее в дом к матери, то порывался унести в сад, а оттуда в долину между горами. Я мог сделать и то и другое, но ни на что не мог решиться окончательно.

Так и стоял под небом, под звездами. Вдали — ожерелье синих гор, озаренных месяцем. А из конюшни в затылок мне дышит мой гнедок, как в тот вечер у колыбы — тоскующий олень. От всего этого у меня пересохло в горле, и я судорожно пытался проглотить подступивший комок…

Перебирая все это в памяти, я стоял, облокотившись на перила моста, который соединяет деревню с окружным городком и под которым, словно полоска ржи, волнуется речка; вдруг я почувствовал, что на мое плечо легла чья-то рука. Стражник! Видимо, он заподозрил что-то неладное — стою здесь так долго и неподвижно… Наверное, он подумал, что я собираюсь покончить с собой. Он велел мне уходить, и я послушался, чтоб избавить его от опасений за мою жизнь. Я не стал объяснять ему, что вовсе не хочу умирать, пока жива моя Магдалена.

Возвращаясь, я нагнал у калитки Грегуша. Держа в руках бутылку грушовки и две стопки, он провожал ватагу парней, покидавших корчму с веселой песней.

Увидев меня, Грегуш, уже изрядно выпивший, налил вина и стал приставать, чтобы выпил и я.

— Пей, — говорил он мне повелительным тоном и себя не забывал, опрокидывал стопку за стопкой, словно куда-то торопился.

— Не могу пить, — отказывался я. Мне было совсем невесело — жгучая тоска спазмой подступала к горлу.

— Да пей, — уговаривал он меня развязно, — я сегодня от радости гору своротить готов.

— А я нет, дружок.

Как ни грустно мне было, все же я улыбнулся ему вымученно, но дружелюбно.

— Что так? Мало пьешь — вот и ходишь повесив нос. Сразу видно, что не здешний, не разбираешься в наших лекарствах.

— Зато в себе разбираюсь, — отвечаю ему, — стоит мне начать — наверняка кого-нибудь убью. Так что надо остерегаться.

И я снова подумал о Запоточном, о белой постели и бледной Магдалене. Мне виделось белоснежное брачное ложе и лапы Запоточного, которые завладевают ею — той, что мне навеки предназначалась. Я должен отстоять свои права. Устранить его любым способом, хотя бы и убить.

— Выходит, ты опасный человек, — произносит Грегуш, не догадываясь, в чем дело.

— Это редко со мной бывает, но если уж случится, пусть люди остерегаются. Лучше пойду лягу…

Я запугиваю Йожку, потому что мне кажется, что он гуляет и пьет напропалую по случаю сватовства Запоточного; мне хочется избавиться от него. Кроме того, я боюсь, как бы он не стал меня мучить рассказами о Магдалене — вон он уже и рот раскрыл.

— Жаль, не хочешь выслушать меня, — говорит Йожка, — торопишься лечь…

— А что ты скажешь?

Пошатываясь, он выговаривает:

— Я потому нынче так наклюкался, что Магдалену сосватали. Старик со старухой на седьмом небе. Запоточный ведь первый газда в Лештинах. Правда, я тебе уже говорил: характер его мне не по вкусу.

Хотя я и предчувствовал это, весть ошеломила меня так, словно подо мной проломился мост, на котором я только что стоял.

— Что ты так побелел? — Вглядывается он мне в лицо: — Может, сапоги жмут?

Я не мог поверить в случившееся, а он продолжал:

— Правда, она малость ломается, ну да пообвыкнет. Ведь все привыкают. Зато будет богатой хозяйкой. Не каждой так повезет. А она, если бы не отец с матерью, не дала бы согласия. Главное, тут мать… Все хи-хи да ха-ха, будто ее щекочут. Вместо Магдалены все говорила, и последнее слово за нее сказала. Оно, может, и к лучшему. За девкой глаз да глаз нужен. Вон прошлый год подружка Магдалены сбежала с каким-то бродягой. Надо поторапливаться со свадьбой, не то, неровен час, и эта может так же поступить. На всю жизнь позор семье.

— Ты считаешь, — перебиваю я его — ведь то, о чем он говорит, касается и меня, — ты считаешь, что Магдалена не вправе решать сама, как ей устроить свою жизнь?

— А что ей решать, лучшего жениха не найти во всей округе. Знаешь, что такое первая хозяйка на селе?

Чтобы позлить его за болтовню, которая для меня что нож острый, говорю:

— Будь я девушкой, я бы выбирал по сердцу да