оборачиваюсь, подошвы сапог опасно скользят по берегу. Вижу Туулу и Сабин, спешащих к нам через лес. За ними – Биэрдна, вывалив язык набок. Ледяные брызги взмывают под их ногами.

– Туула, – говорит Гашпар, когда они останавливаются перед ним. – Почему ты здесь?

– Я? – Её голос наполнен ядом. – Это мой дом. Я знаю, почему здесь ты, почему приходили все те Охотники до тебя. И я не могу позволить тебе совершить это.

– Ты не понимаешь, – говорю я. – Силы турула… это единственный способ остановить Нандора. И если мы не остановим Нандора, он придёт за язычниками, в том числе и за Йувви. Какой ещё у нас есть выбор?

Мои слова – словно тупые стрелы, отскакивающие от неё и приземляющиеся в снег. Тёмные глаза Туулы сужаются, вспыхивают.

– Найдите другой способ, – говорит она. – Турул принадлежит всем нам. Вы не можете присвоить его.

– Это и есть для всех нас. Возможно, боги желают, чтобы мы оказались здесь. – Я произношу эти слова, но не особо верю им, представляя длинную красную нить отсюда к Кехси, тонкую, почти готовую разорваться.

– А возможно, боги желают, чтобы я оказалась здесь и остановила твою руку.

Интересно, мать Туулы тоже рассказывала ей истории о Вильмёттене, вплетая в её длинную тёмную косу? И возможно, когда патрифиды вырвали руку её матери из её ладони, она сохранила историю о туруле, бережно прижимая к груди, яркую и горячую, как маленький огонёк. Эта мысль почти разрушает меня. Я хочу сказать ей, что если бы был другой способ, я бы выбрала его, но видение Котолин нельзя изменить, а Улица Йехули уже почти разграблена и опустела.

Котолин соскальзывает с седла, сжимая рукоять клинка.

– Не думаю, что ты можешь остановить нас.

– Ты ничего не знаешь, волчица, – говорит Туула, и ветер играет с её словами. – Ты такая же, как все прочие голодные южане, считаешь, что можешь разорвать Север на части и съесть его самые нежные кусочки. Нельзя есть то, что ещё живо.

Медведица рычит, и из её ноздрей вырываются перья бледного воздуха.

– А что насчёт тебя? – спрашивает Гашпар, поворачиваясь к Сабин. Девушка смотрит на свои покрытые льдистой корочкой сапоги; её лицо скрыто под капюшоном. – Разве я всё ещё не твой принц? Ты предашь корону?

– Я уже в аду. – Сабин сбрасывает капюшон. – Ни мудрость, ни доводы рассудка не спасут меня сейчас. Так что я пойду за своим сердцем.

Биэрдна встаёт на задние лапы, издавая рёв, разносящийся по ветру. Этот рёв тысячекратно отзывается эхом в пустоте, словно отрез шёлка, снова и снова складывающийся сам в себя. Гашпар обнажает меч. Гигантская лапа медведя врезается в него и отбрасывает Охотника в снег. Он поднимается, снег налип на чёрную шерсть его плаща. Но клинок Котолин стремителен и рассекает плечо Биэрдны. Медведица почти не замечает этого. В её водянистых глазах – злобный блеск, но он какой-то человеческий и знакомый. В этих глазах я вижу ярость Туулы, свирепую, но расчётливую.

Я пытаюсь нашарить свой охотничий лук, хотя на таком близком расстоянии от него мало толку. Котолин снова бросается на Биэрдну, но медвежьи когти быстрее. Она оставляет три красные полосы на левой стороне лица Котолин, едва не попав в глаз. Крик девушки сдержан и поглощён ветром. Гашпар наносит влажный, тошнотворный удар в бок медведицы, и Туула тоже кричит.

Я едва замечаю, как Сабин, стоящая в стороне от боя, вытаскивает из-под плаща нож.

– Нет, – выдыхаю я, но она не слышит.

Сабин закатывает рукав и рассекает белые шрамы; по рваным лоскутам кожи струится кровь. Затем она размазывает кровь по щеке Туулы. Та не двигается. Её лоб покрыт жемчужинами пота, а взгляд твёрдый, как кремень.

Рана Биэрдны начинает затягиваться, и медленно в воздухе кружится туман крови. Я с трудом могу поверить в то, что вижу: патрифидская сила и магия Йувви работают как единое целое. Потрясение от этого заставляет Гашпара оступиться, и алый расцветает под разорванной тканью его доломана.

Биэрдна издаёт хриплый рык. В чёрных ямках её носа пузырится кровь. Холодный воздух стал густым и горячим от этого запаха. Я быстро оборачиваюсь к лесу и вижу кровь, на этот раз Гашпара, брызнувшую на ствол ближайшего дерева. Древесина впитывает её, вдыхает, пропитываясь ею вплоть до своих узловатых корней.

От страха внутри разверзается пропасть. Гашпар сплёвывает кровь. И тогда что-то встаёт на место в моём разуме, чётко, словно спущенная стрела.

Не оборачиваюсь, пока не делаю два шага по замёрзшей воде. Я с трудом могу смотреть на Гашпара, на его порванный в клочья доломан, на его грудь, плачущую алым. Он с усилием удерживает медведицу с её тяжёлыми лапами и ищет меня взглядом. Его глаз распахивается, когда он видит, как я медленно и уверенно двигаюсь к центру озера.

– Ивике, остановись! – кричит он.

Звук его голоса разбивает меня, как стекло, но я не могу повернуть назад. Я продолжаю идти, пока не чувствую, что лёд истончается. Пока не вижу, что его твёрдая матовая поверхность становится водянистой и полупрозрачной.

Делаю ещё один шаг.

Лёд содрогается, сдвигаясь у меня под ногами, и когда я снова погружаюсь в тёмную воду – всё, о чём я могу думать, это: «Что в Верхнем Мире, то и в Подземном».

На этот раз я подавляю свой отчаянный порыв и позволяю рукам и ногам расслабиться. Каждый дюйм моего тела пронизан холодом, словно в кожу мне впивается тысяча крошечных острых зубов. Я совершенно неподвижна в застывшем ледяном мгновении – даже звук струящейся воды смолк. Интересно, так ли чувствовал себя Нандор, когда чёрная вода поглотила его? Так ли чувствовала себя Котолин, когда я держала её голову под водой? Интересно, сумею ли я остаться такой же, если выживу?

«За его убийство будет некое возмездие, – говорила Котолин. – Так должно быть. Боги ничего не даруют просто так».

Может быть, я ошиблась… может быть, неправильно истолковала слова Туулы или упустила весь смысл историй Вираг. Может быть, когда дыхание в моём горле прогорит и холод скуёт руки и ноги, как белый мох, я просто умру. И куда я пойду? Эрдёг подарил мне свою магию, но примет ли он меня в своём царстве? Или я уже предала его своими устремлениями, своей любовью к Охотнику, своим знанием молитв Йехули?

Чувствую в груди давление, словно что-то пытается пронзить меня насквозь, и я почти позволяю неосознанному порыву взять верх, этому рычащему животному желанию жить. Мои ноги слабо подёргиваются, скованные холодом. А потом меня