Едва она вышла, я как ужаленный бросился к письменному столу и принялся перерывать бумаги Джона Ди и мои собственные записи, пытаясь отыскать то место, где мой предок упоминал о наследственном кинжале. Я перевернул всё вверх дном, но ничего похожего не обнаружил. Наконец у меня в руках оказалась тетрадь в веленевом переплете; я открыл наугад — и вот оно:

В ту ночь чёрного искушения я потерял самую ценную для меня часть наследства: мой талисман, кинжал — наконечник копья Хоэла Дата. Потерял я его там, на газонах парка, во время заклинаний; мне кажется, он был ещё у меня в руке — так велел Бартлет Грин, — когда призрак подошёл и я подал ему… руку?.. Только руку?.. Во всяком случае, потом в ней уже ничего не было! Итак, я на веки вечные оплатил услуги Исаис Чёрной… И все же, сдается мне, цена за обман была слишком высокой.

Я тяжело задумался: что означает это горькое замечание о «слишком высокой цене»? В тексте больше никаких намеков на то, что скрывается за этой проникнутой горечью фразой! И вдруг меня осенило! Я схватил магический кристалл.

Но как и в первый раз, когда я пытался заглянуть в чёрные мерцающие грани, кристалл в моей руке оставался мёртвым углем.

Ах, ну что же это я! Липотин и… и его пудра! Вскочил, быстро нашёл красный шар, но, увы, он был пуст — пуст и бесполезен.

И тут мой взгляд упал на ониксовую чашу: а что, если… Лишь бы Яна с её приверженностью к чистоте не навела порядок! Нет, слава Богу, не успела! Остатки магического препарата запеклись на дне тёмно-коричневой корочкой. С этой секунды я действовал словно по приказу: моя рука сама потянулась к спиртовке… Охваченный нетерпением, я поспешно плеснул в чашу немного огненной влаги, чиркнул спичкой — вспыхнуло синеватое пламя… Быть может, мои надежды не так уж сумасбродны и эти спекшиеся остатки начнут тлеть вторично…

Спирт сгорел быстро. Раскаленная пудра зловеще переливалась кровавыми бликами. И вот тоненькая ниточка — она-то и приведет меня в потустороннее! — повисла в воздухе…

Я поспешно склонился над чашей и глубоко вздохнул… Дым, ещё более резкий, чем в прошлый раз, ворвался в мои легкие. Ужасно! Невыносимо! Как-то оно удастся мне сейчас, самостоятельно, шагнуть за порог смерти и без посторонней помощи пройти по призрачному мостку, наведенному токсичными дымами, над бездной мучительной асфиксии?! Может, позвать Яну? Чтобы она так же немилосердно, железной хваткой, как тогдашний «Липотин» в красной тиаре, удерживала, несмотря на отчаянные конвульсии, мою голову над чашей?.. Я стиснул зубы, меня чуть не вырвало от удушливого спазма… Собрав все свои силы… «Я покоряю!» — девиз предков внезапно вспыхнул в моем сознании! Девиз рода Ди!

И вот она — первая прибойная волна агонии! Кровь захлестывала мой мозг, и мысли тонули, медленно шли на дно, пуская пузырьки… Секунда, другая — и в моём сознании не осталось ничего, кроме тоненькой, бегущей из тёмной глубины цепочки пузырьков: это же всё равно, что захлебнуться в тарелке с водой!.. Суицид в стиральном корыте… самый распространенный способ среди истеричных прачек, однажды… когда-то… я это читал или слышал… В стиральном корыте… после стирки в этих инфернальных водах я сильно полиняю… да, да… «после линьки в мае»… Смотри, чтобы тебя потом, «после линьки в мае», не переодели в истеричную прачку!.. Но я мужчина, я покоряю, и проделать это со мной будет чертовски трудно!.. Чертовски трудно… О! Спасите!.. На помощь!.. Там… там вдали: монах в красной тиаре… гигантского роста… мэтр, инициации… и совсем не похож на Липотина… воздел руку… левую… заходит сзади… мгновенно погружаюсь, захлёбываюсь и камнем иду на дно…

Когда я, с тупой болью в затылке, насквозь отравленный, всплыл на поверхность, в отвратительно пахнущей чаше был только холодный пепел. Мне едва удалось собрать размётанные чёрным шквалом мысли, но вот всё отчетливей стало проступать моё первоначальное намерение — быстро схватил я кристалл и впился в него взглядом. И лишь сейчас до меня дошло: только что я в одиночку нашел брод и вторично пересёк чёрные воды смерти!..

Я снова увидел себя в «линкольне», который со сверхъестественной скоростью мчался назад к реке, к Эльзбетштейну, — но сейчас наш мобиль ехал задом наперед, словно плёнку в магическом синематографе кристалла пустили в обратную сторону. Справа от меня сидела Яна, слева — княгиня Шотокалунгина. Обе зачарованно смотрели прямо перед собой, против движения, ни одна жилка не дрогнула на их лицах, ни один волосок не шелохнулся на их головах.

Пролетели мимо развалин Эльзбетштейна… Шумят источники жизни, отметил я про себя. Облако белого пара вздымалось над замковым двором. Высоко на башне стоял безумный садовник и подавал нам какие-то знаки. Он тыкал пальцем в северо-западном направлении, а потом указывал на свою башню, как бы говоря: сначала туда, а потом… ко мне!

«Чепуха! — слышал я собственный шепот. — Старик не может знать, что я нашёл дорогу назад, к самому себе, путь к моему истинному Я — к сэру Джону Ди!» Но если это так, мелькнула мысль, то каким образом рядом со мной оказалась Асайя Шотокалунгина? Я скосил глаза: слева от меня сидела… потемневшая от времени бронзовая статуя Исаис Понтийской! Усмехаясь, нагая богиня непрерывно перекладывала из руки в руку зеркало и кинжал. Причем с такой сверхъестественной быстротой, что у меня, когда я попытался проследить за этой дьявольской престидижитацией, голова пошла кругом, да это было и невозможно: оба атрибута слились в один размытый скоростью призрачный вихрь… И эта ослепительная нагота!.. Опять вводит меня в соблазн чёрная богиня! А сомнения уже тут как тут — сосут, терзают душу мою: может, лучше поддаться этому искушению?.. Что зря упрямиться?.. Но, силы небесные, должен ли я?.. Ведь в любом случае это капитуляция… Или я уже не властен над собой и чувства мои вольны поступать как им заблагорассудится? Но что заставляет меня вновь и вновь видеть в грезах княгиню такой, какой наяву — я её никогда не видел? Нет, не хочу. Я не хочу! Не хочу разделить судьбу моего мёртвого кузена Джона Роджера…

Гибкая, юная богиня смотрит в мои глаза невыразимым взглядом, от которого меня бросает в жар. В её глазах и недосягаемая надменность богини, и манящее обещание куртизанки. Тугие, набухшие страстью соски, великолепное тело, томно изогнувшееся в предвкушении любовных наслаждений, в чертах лица презрительная, загадочно-неуловимая насмешка, погибельный, мерцающий огонь в прищуре глаз, запах пантеры…

Наш мобиль уже давно рассёк своим острым, как ланцет, килем зелёные волны и, шипя, ушёл в пучину. Мы пронизывали изумрудные глубины, утратив всякое представление о времени и пространстве, не ориентируясь, где верх, где низ.

Потом зелёная безбрежность сфокусировалась в маленькое, абсолютно круглое озерко, к которому с напряженным вниманием был прикован мой взор. Оно прямо на глазах сжималось всё больше и больше — я словно летел сквозь подзорную трубу, перевёрнутую наоборот, — пока не превратилось в миниатюрное зеркальце… Кругом кромешная тьма…

И вдруг я почувствовал, что давно уже вынырнул…

Как пробка вылетел из этого самого колодца; в его жерле, огражденном квадратным, из огромных белых валунов бруствером, зияла немыслимая бездна. Я стоял и смотрел в изумрудное зеркальце, которое, зловеще усмехаясь, держала передо мной в левой руке Исаис Понтийская; кинжал в её правой руке был повернут острием вниз. Потом тёмная бронза богини, замерев на миг на бруствере, как на алтаре, расплылась в черный вихрь, который бездна стала медленно всасывать в себя.