— Даже здесь приходится задумываться, Андрей Григорьевич? — сочувственно спросил Шифнер. — Вот я я все пытаюсь представить наше движение к Москве. Ведь наш корпус — ударная сила армии.

— Вот у кого ударная сила — у Александра Павловича. — Шкуро через стол приветствовал Кутепова. — Не забывай, Саша, кто тебе протежировал. Если б не я — не видать тебе корпуса.

— Согласен. — Кутепов даже руки вверх поднял. — Сдаваться могу только тебе, Андрей Григорьич. Впереди у меня Харьков.

— Мы с Антоном Михайловичем дальше смотрим — о Москве думаем.

На самом деле Шкуро думал не о Москве, а о графине Воронцовой-Дашковой, после смерти мужа поселившейся в его доме на правах лучшей подруги Тасеньки, готовящей ее к выходу в большой свет в Москве и Петербурге. Кое-что придумал, с нетерпением ждал окончания этого обеда. Вышел из-за стола абсолютно трезвый — задуманное требовало сосредоточенности.

У выхода столкнулся с Врангелем, тоже чем-то озабоченным. После болезни не отощал, а округлился, загорел, помолодел, даже как будто стал еще выше. От тифа только солдаты умирают, а генералы отдыхают в Кисловодске. Барон почему-то очень приветливо поговорил о делах на фронте, сказал, что немедленно едет туда:

— Надо брать Царицын. Оттуда начну наступление на Москву. А вы когда едете в свой корпус?

Ответа Шкуро Врангель не услышал: через толпу у дверей к нему протиснулся офицер. Шкуро узнал этого неприятного человека — капитан Гензель. Какие-то важные дела у немцев — отошли в сторону и переговаривались о чем-то серьезном, скорее всего неприятном.

— Есть что-нибудь из Москвы? — спросил Врангель.

— Через перебежчика на словах, Петр Николаевич.

— Говорите же — что там? Удалось.

— К сожалению, пока не удалось. Группу латышей, переправлявших в Ригу, схватили чекисты. Теперь связались с финнами. Это более надежные люди.

— А ваша жена где сейчас?

— Она пока в Москве, но периодически выезжает в Петербург. Готовит переход в Финляндию. Сейчас она сумела обеспечить полную безопасность баронессе. Она живет под другой фамилией с настоящими документами. Ей передаются продукты. Тщательно соблюдается конспирация…

В этот приезд в Екатеринодар Шкуро не узнал своего дома, своих комнат, преобразованных по советам графини Воронцовой-Дашковой. Словно попал в какой-нибудь петербургский дворец на Невском: мебель в стиле ампир, лакей в нитяных перчатках, серебряные и фарфоровые сервизы, вина подаются по французским правилам: какие к мясу, какие к рыбе, какие к овощам… Конечно, графиня Ниночка всему этому научила, но, главное, откуда что взялось. Рейд восьмеркой по северному Донбассу: склады, банки, магазины… А с Ниночкой надо рассчитаться, отблагодарить ее, и он, кажется, придумал, как это сделать.

Домой Шкуро ехал в автомобиле с адъютантами. Спросил Медвянова:

— Тебя, Федя, моя хозяйка вроде не знает?

— Нет. Вы меня в Дом не приглашали.

— Еще приглашу. А сегодня вечером попозже сам приедешь по специальному заданию.

Жена ожидала генерала, рассматривая в зеркало свое отражение в новом платье, сшитом по парижской моде. Шкуро сказал ей с недовольством, соответствующим обстоятельствам:

— Неприятности, Тасенька, на фронте, и я должен безотлучно находиться в своем поезде. Ночевать придется там. Может быть, и в корпус прикажут выехать. Врангель сейчас поехал.

Татьяна Сергеевна отнеслась к сказанному с пониманием, а генерал поднялся наверх и без стука вошел в комнату графини. Она кокетливо возмутилась:

— А вдруг я не одета? Как вы так можете?

— Это было бы хорошо. Но я тебя сегодня еще раздеру, графинчик. Только попозже и не здесь.

— Ой, ну как вы можете? Ведь, Таня…

— Таня ничего никогда не узнает. Я ночую в поезде, а тебя привезет ко мне мой адъютант Федька. Сначала позвонит по телефону и скажет, что тебя приглашают к жене Врангеля. Татьяна с ней незнакома. А в залог дай-ка, графинчик, я тебя потрогаю, поласкаю… Я осторожно, не разобью…

V

Поезд Троцкого —15 вагонов, 2 паровоза. Главный вагон особенный — длиннее других и не зеленый, а ярко синий. Часть вагонов бронирована. В ярко-синем — сам Предреввоенсовета. В остальных: вагон-ресторан и секретариат, кухня, особый военный отряд, электростанция, типография, телеграф и радиостанция, гараж легковых и грузовых автомобилей, баня, кинотеатр.

Стахееву отвели место в одном из вагонов особого отряда, в купе на двоих. Его сосед — один из командиров отряда с тремя кубиками на рукаве гимнастерки. Высокий серьезный, неулыбчивый, но и не молчаливый. С видимым удовольствием рассказывал попутчик о поездках и вообще о службе под командованием Троцкого.

Из Москвы выезжали под вечер. Летний величественно оранжевый закат раскинулся в полнеба и заливал купе жарким светом. Воронецкий с хозяйской гордостью рассказывал о том, что радиостанция поезда держит связь с 13-ю станциями мира — с Эйфелевой башней, с Лионом, с Лондоном… Во время поездки каждое утро выходит газета поезда с новостями более свежими и полными, чем в московских газетах. По вечерам — кинематограф. Правда, почти всегда только хроника.

— О нашем поезде красноармейцы говорят: приехал Троцкий. Теперь дело пойдет. И дело всегда идет, — вспоминал Воронецкий все новые и новые достоинства поезда Предреввоенсовета. — Наш отряд участвовал во многих боях. А как нас встречают! Как слушают Льва Давыдовича!..

Стахееву очень хотелось задать вопросик этому товарищу, но долго не решался. Рассказал и о своих достижениях в журналистике, о семейных сложностях, о том, что Троцкий обещал помочь. Этому Воронецкий удивился: Предреввоенсовета обычно избегает заниматься личными делами, как своими, так и чужими. Вскоре и Стахеев это понял. Однако пока знаменитый поезд мчался на юг, он был исполнен надеждами.

Такого ужина, какой подали вечером в вагоне-ресторане, Михаил Петрович не удостаивался с тех пор, как покинул Кавказ. Попозже, когда поезд тонул в тревожной тьме с редкими слабыми огоньками, Воронецкий провел его в вагон-клуб, на киносеанс. Показывали кинохронику. Героем почти всех сюжетов был Троцкий: его бородка, пенсе и резкие четкие движения на трибунах партсъезда, митингов, конференций, на парадах и на прочих общественно-политических мероприятиях. Вот на экране и сам поезд, а рядом, у подножки вагона, сам Предреввоенсовета. Он вручает орден стоящему рядом усатому командиру в папахе, с шашкой на боку.

— Это Чапаев, — объяснил Воронецкий. — Начальник Двадцать пятой дивизии. Очень храбрый, и дивизия его хорошо действует, но совершенно необразованный. И даже к учебе не способен — послали в академию — пришлось отчислить. А там, где невежество, там и анархия, и безнравственность. В прошлом году Чапаев застрелил комиссара своей дивизии. Потом назначили Фурманова. Тот приехал с женой. Жена-красавица. Чапаев в нее влюбился, и… началось там всякое. Трудно прививается к людям революционная мораль.