Четверка вернулась. Тот, что был выше всех, отрицательно мотнул головой.

Красавец вздохнул и сказал:

– Что ж, приступим.

Один из тех четверых прилепил скотчем к стене белую детскую простынку. Потом к стене прислонили Дебору и детей.

– Приведите-ка ее в чувство.

Худощавый достал из кармана ампулу с нюхательной солью и разломил ее у Деборы под носом. Она сразу пришла в себя и вскинула голову. Два человека схватили Арона за плечи и за волосы, подтащили к стене и поставили на колени.

Худощавый отступил назад, вытащил небольшой «полароид» и сделал фотографии. Подождав, пока проявятся снимки, он показал их главарю. Еще один из налетчиков принес маленький магнитофон «Сони» и поставил его рядом с Ароном.

– Пожалуйста, прочитай вот это,– сказал главарь, разворачивая листок с напечатанным на машинке текстом и поднося его к глазам Арона.

– Нет.– Он напрягся, ожидая удара. Ему хотелось любым способом поломать им сценарий, хоть как-то выиграть время.

Главарь задумчиво кивнул и отвернулся.

– Убейте одну из девочек,– тихо приказал он.– На выбор.

– Нет! Постойте! Прошу вас! – пронзительно закричал Арон.

Худощавый приставил глушитель к виску Ребекки, взвел курок и глянул на своего предводителя.

– Одну секунду, пожалуйста, Дональд,– сказал тот, снова поднес лист бумаги к лицу Арона и включил магнитофон.

– Дядя Сол, с нами все в порядке, Дебора и девочки чувствуют себя хорошо, но я прошу вас: сделайте все, что они скажут…– начал Арон. Он медленно прочитал те несколько абзацев, что были напечатаны. Это заняло меньше минуты.

– Прекрасно, Модди,– похвалил главарь.

Два человека снова схватили Арона за волосы и с силой запрокинули его голову назад. Он едва мог дышать от напряжения, глаза его метались из стороны в сторону, пытаясь хоть что-то увидеть.

Простыню сняли со стены и унесли. Один из бандитов вытащил из кармана куртки кусок черного дешевого полиэтилена и расстелил его на полу перед Деборой.

– Тащите-ка его сюда,– приказал главный, и Арона снова поволокли к пуфику. В тот момент, когда его волосы опустили, он распрямился, как пружина, ударил головой красавца в подбородок, повернулся, боднул еще одного в живот, уворачиваясь от множества потянувшихся к нему рук, ногой нацелился противнику между ног, но промахнулся, и тут его повалили на пол. Он снова сильно ударился лицом, но ему было уже все равно…

– Что ж, начнем сначала,– спокойно сказал главарь, ощупывая разбитый подбородок. Позевывая, он пытался растянуть мышцы челюсти. Синяк, скорее всего, окажется ниже подбородка.

– Кто вы? – выдохнул Арон, когда они снова рывком усадили его на пуфик. Один из них стянул его щиколотки липкой лентой.

Ему никто не ответил. Худощавый подтащил Дебору и поставил ее на колени на черный полиэтилен. У двоих в руках были тонкие проволоки сантиметров по пятнадцать, заостренные с одного конца, а с другого заделанные в деревянные конусовидные рукоятки. В комнате страшно воняло газом. Арон чувствовал, что его вот-вот стошнит от запаха.

– Что вы хотите делать? – Горло Арона пересохло, слова звучали хрипло. Главарь что-то отвечал ему, но в голове Арона все перепуталось, мысли крутились, словно автомобиль на льду. Он перенесся в какое-то другое измерение и стал смотреть на все происходящее откуда-то сверху, отказываясь принять то, что должно случиться, и все же зная, что это непременно случится, ибо нет никакой возможности изменить что-либо – ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем… Сердце его сжалось от невыносимой безнадежности, той самой, что ощущали до него сотни поколений евреев – у дверей крематориев или смертельных душегубок, перед стихией огня, пожирающего их храмы, города, гетто, или под ударами бичей свирепых гоев. «Дядя Сол знал»,– подумал Арон, крепко зажмурившись.

– Сейчас произойдет взрыв газа,– звучал будто издалека спокойный голос главаря.– Потом пожар. Опытный коронер или врач может установить, что люди умерли незадолго до пожара, но он этого не установит. Проволока вводится в угол глаза и идет прямо в мозг. Остается очень маленькая дырочка, даже если тело не обгорело.– Он повернулся к остальным.– Я думаю, миссис Эшколь найдут в коридоре наверху – она будет обнимать руками детей. Им почти удастся выбраться из пламени. Женщину – первой. Потом близнецов.

Арон пытался вырываться, стучал руками и ногами, бился головой, но его держали крепко.

– Кто вы? – закричал он.

– Кто мы? – переспросил красивый мужчина.– Да никто. Абсолютно никто.– Он отошел в сторону, чтобы Арон мог лучше видеть то, что будут делать остальные.

Когда к нему подошли с проволокой, он больше не сопротивлялся.

Направляясь к северу и наблюдая из окна автобуса бесконечную вереницу трущоб Балтимора и промышленной клоаки Вилмингтона, я вспомнила строчку из Блаженного Августина: «На севере дьявол обоснует свои города».

Я всегда испытывала ненависть к большим северным городам – к их смраду неперсонифицированного безумия, мрачным, давящим столбам угольного дыма, ощущению безнадежности, которое словно окутывало грязные улицы и их не менее грязных обитателей. Я всегда считала, что самое очевидное проявление предательства Нины Дрейтон заключается в том, что она променяла юг на холодные каньоны Нью-Йорка. Однако я не собиралась углубляться на север так далеко.

Внезапно обрушившийся снегопад скрыл унылые удручающие картины, мелькавшие за окном, и я вновь переключила внимание на то, что происходит в салоне автобуса. Женщина, сидевшая по другую сторону прохода, оторвалась от книги и лукаво улыбнулась мне, уже в третий раз с тех пор, как мы выехали из пригорода. Я кивнула ей и продолжила вязать, прикидывая, сможет ли эта робкая леди, вероятно лет пятидесяти с небольшим, но отмеченная печатью дряхлости старой девы, помочь мне разрешить кое-какие проблемы.

По крайней мере, одну из них.

Когда мы выехали из Вашингтона, я ощутила облегчение. В молодости мне еще нравился этот сонный, южного типа город; вплоть до Второй мировой войны в нем царил дух свободной раскованной неразберихи. Но теперь этот мраморный муравейник казался мне претенциозным мавзолеем, кишащим суетящимися насекомыми, стремящимися к власти.

Я взглянула в окно на снежные вихри и какое-то мгновение не могла даже вспомнить число и месяц. Первым в памяти всплыл день недели – четверг. Две ночи – со вторника на среду и со среды на четверг– мы провели в каком-то жутком мотеле в нескольких милях от центра Вашингтона. В среду я приказала Винсенту отвезти «бьюик» к окрестностям Капитолия, оставить его там и вернуться в мотель пешком. Это заняло у него три часа, но он не жаловался. В будущем он тоже не станет жаловаться. Во вторник ночью я заставила его позаботиться о некоторых необходимых частностях, снабдив его обычной ниткой и иголкой, которую я накалила в пламени свечи.