Эти столь желанные мгновения были так же редки, как и упоительны; они оказывались эфемерными в той же степени, в какой представлялись результативными. Очень скоро Бартлбут вновь становился похожим на мешок с песком, превращался в инертную массу, притянутую к рабочему столу, казался умственно отсталым с пустыми глазами, неспособными видеть, который часами выжидает, не понимая, чего именно он ждет.

Ему не хотелось ни есть, ни пить, ему не было ни жарко, ни холодно; он мог оставаться без сна более сорока часов и не делать ничего, кроме как брать одну за другой еще не собранные детали, разглядывать, вертеть и откладывать, даже не пробуя их приложить, словно любая попытка была обречена на неудачу. Однажды он просидел 62 часа подряд — с восьми утра в среду до шести вечера в пятницу — перед незавершенным пазлом, на котором был изображен песчаный берег Эльсинора: серая бахрома между серым морем и серым небом.

В другой раз, в тысяча девятьсот шестьдесят шестом, за три часа он сразу же собрал более двух третей пазла с изображением курортного местечка Риппльсон во Флориде. Затем, в течение последующих двух недель, он тщетно пытался его закончить: перед ним лежал фрагмент почти пустынного пляжа с рестораном на одном конце променада и гранитными скалами на другом; вдали слева три рыбака грузили на шлюпку рыбачьи сети цвета бурых водорослей; по центру немолодая женщина в платье в горошек и бумажной треуголке сидела на гальке и вязала; возле нее, на циновке, маленькая девочка с ожерельем из ракушек на шее лежала на животе и ела сушеные бананы; в углу справа пляжный служащий в старой брезентовой куртке собирал парасоли и шезлонги; вдали, на заднем плане, парус трапециевидной формы и два черных островка ломали ровную линию горизонта. Не хватало нескольких волнистых гребешков и целого фрагмента неба в облачных барашках: двести одинаково голубых деталей с крохотными вариациями белых завитков, каждая из которых — перед тем как обрести свое место — требовала не менее двух часов работы.

Это был один из редких случаев, когда ему не хватило двух положенных недель на то, чтобы завершить составление пазла. Обычно, между упоением и унынием, возбуждением и отчаянием, лихорадочным ожиданием и мнимой уверенностью, пазл заполнялся в намеченные сроки, приближаясь к неминуемому концу, где разрешались все проблемы, и получалось лишь добротно исполненное все в той же чуть ученической манере акварельное изображение какой-нибудь морской гавани. По мере исполнения, с ощущением неудовлетворенности или с чувством чрезмерного воодушевления, его желание иссякало, и ему не оставалось ничего другого, как открыть следующую черную коробку.

Внедряя всевозможные ультрасовременные усовершенствования, — от которых кухарка мадам Моро так быстро отделалась, — Анри Флери хотел противопоставить кухне в старинном стиле откровенный авангардизм большой парадной столовой, геометрически строгую, абсолютно формалистскую модель холодной усложненно-изысканной обстановки, в которой большие вечерние приемы носили бы характер уникальных церемоний.

До этого столовая была нелепым, заставленным мебелью помещением: паркет с замысловатым орнаментом, высокая печь, выложенная синей фаянсовой плиткой, стены, перегруженные карнизами и лепниной, плинтусы под мрамор в прожилках, люстра с девятью рожками, украшенная 81 подвеской, прямоугольный дубовый стол с двенадцатью стульями, обитыми расшитым бархатом, и — по краям — двумя креслами из светлого красного дерева с резными спинками крестообразной формы, бретонский буфет, на котором, выставленные на виду, соседствовали сервиз кабаре в стиле Наполеон III из папье-маше, курительный набор (сигаретница с «Игроками в карты» Сезанна на крышке, похожая на масляную лампу бензиновая зажигалка и четыре пепельницы, соответственно украшенные трефой, бубной, червой и пикой) и серебряная ваза, заполненная апельсинами, и все это убранство венчал гобелен, изображавший какое-то шумное застолье; между окнами, над комнатной пальмой с декоративной листвой coco weddelliana, висел большой темный портрет мужчины в судейской мантии, восседавшего на высоком троне, чья позолота расплескивалась по всей картине.

Анри Флери разделял широко распространенное мнение, согласно которому вкусовые ощущения обуславливаются не только характерным цветом поглощаемых продуктов, но еще и окружающей их обстановкой. Серьезные исследования и эксперименты убедили его в том, что именно белый цвет, в силу своей нейтральности, своей «пустоты» и своего света, мог лучше всего подчеркнуть вкус пищи.

Исходя из этой установки, он полностью реорганизовал столовую мадам Моро: он убрал мебель, снял люстру и плинтусы, скрыл лепнину и розочки фальш-потолком из ламинированных панелей ослепительной белизны с регулярно врезанными белыми светильниками, направленными так, чтобы свет сходился к центру комнаты. Стены покрасили блестящей белой краской, а истертый паркет покрыли ламинатом такого же белого цвета. Заделали все двери, за исключением той, некогда застекленной двустворчатой, что открывалась в прихожую; ее заменили двумя раздвижными полотнами, управляемыми невидимыми фотоэлектрическими элементами. Окна скрыли фанерными панно, обитыми белым кожзаменителем.

Кроме стола и стульев в комнате не оставили ни мебели, ни аппаратуры, ни даже выключателей и электрических проводов. Вся посуда и столовое белье складывались в шкафы, устроенные вне комнаты, в вестибюле, где располагался и сервировочный столик, оснащенный подогревателем для блюд и разделочными досками.

В центре этого пространства, чью белизну не омрачали ни одно пятно, ни одна тень, ни одна шероховатость, Флери поместил стол: абсолютно белую монументальную мраморную столешницу восьмиугольной формы с чуть закругленными краями, установленную на цилиндрическом цоколе приблизительно метрового диаметра. Гарнитур дополняли восемь белых пластиковых стульев.

Этим дерзкий концепт белизны ограничивался. Посуда изготавливалась по эскизам итальянского стилиста Титорелли в пастельных тонах — слоновая кость, бледно-желтый, водянисто-зеленый, нежно-розовый, воздушно-сиреневый, лососевый, светло-серый, бирюзовый и т. п. — и сервировалась в соответствии с цветовой гаммой приготовленных блюд, которые, в свою очередь, продумывались в контексте одного основного цвета, под который также подбирались столовое белье и униформа обслуживающего персонала.

На протяжении десяти лет — пока здоровье позволяло по-прежнему устраивать приемы — мадам Моро давала по одному званому ужину в месяц. Первая трапеза была желтая: сырный пирог по-бургундски, щучьи фрикадельки по-голландски, перепелиное рагу в шафране, кукурузный салат, мороженое с ароматом лимона и гуайявы под херес, вина «Château-Chalon» и «Château-Carbonneux», а также охлажденный пунш из вина сотерн. Последней, в тысяча девятьсот семидесятом году, была трапеза черная, сервированная в посуде цвета сланца: разумеется, она включала икру, но еще и кальмаров по-таррагонски, седло молодого кабана под соусом Камберленд, салат из трюфелей и черничную шарлотку; выбрать для этого последнего ужина напитки оказалось труднее: икра шла под водку в базальтовых рюмках, кальмары — под терпкое вино очень темного красного цвета, а к седлу кабана метрдотель распорядился вынести две бутылки «Château-Ducru-Beaucaillou» 1955 года и перелить его в графины из богемского хрусталя, обладавшего необходимой степенью черноты.