— Ну хорошо, а дальше? Помнится, ты говорила о Ла Моле. Что ожидает его в случае провала?

— Так вот, желая наказать мятежников, моя мать примется за второстепенных персонажей. Одним из них и будет Ла Моль. Худшее, что его ожидает — арест и тюрьма, лучшее — изгнание.

— Но что же они задумали? Как они планируют осуществить побег из-под юбок твоей матери?

— Об этом мне неизвестно, но Алансон весь кипит жаждой деятельности и уж, будь уверена, что-нибудь придумает.

— И сообщит тебе?

— Конечно, ведь я теперь их сообщница, его и моего мужа, и должна помогать им. И я помогу, Анриетта, всем, что только окажется в моих силах. Правда, не знаю, как после смогу смотреть в глаза Генриху, ведь еще задолго до отъезда он завербовал меня, сделал союзницей в планах против нашей матери и короля.

— Вот как! Что же ты должна была делать?

— Шпионить и докладывать ему то, о чем говорилось между матерью и Карлом. Но теперь все изменилось, Карл умирает и, полагаю, что Генриху я больше не нужна. А коли так, то я свободна в своих действиях и отдаю себя в полное распоряжение мужа, который, вырвавшись из плена, уедет в Наварру и увезет меня с собой.

— А что же будет дальше? Тебя не интересует, кто из братьев займет престол?

— Теперь для меня это не важно. Но одно я знаю: мой брат Генрих так же будет ненавидеть и истреблять гугенотов, как до него это было при Карле. Ему будет помогать его мать.

— Значит, в случае провала ваших планов неизбежно возобновятся гражданские войны?

— Да, Анриетта, но вряд ли при этом Фортуна улыбнется папистам, ведь Д'Амвиль объединил в единую протестантскую федерацию весь юг страны, и ему подчинились католики, которые боятся второй Варфоломеевской ночи, когда избивать будут их. «Memento mori»[61].

Герцогиня тяжело и порывисто вздохнула.

— Остается надеяться, — произнесла она, сжимая ладони Маргариты, — что удача улыбнется вам, и заговор не будет раскрыт.

Страсти накалялись. Алансон кипел жаждой деятельности и торопил Ла Моля воздействовать на умы сообщников — семейство Монморанси. Сам маршал непосредственного участия в заговоре не принимал, но являлся как бы руководящим мозговым центром операции, наиболее деятельными участниками, которой являлись младший брат Гильом де Торе и племянник виконт де Тюренн[62].

Семейству Монморанси была от всего этого прямая выгода. В случае провала операции его оставили бы незамеченным, несмотря на родство с королевским домом; Алансон же заверил, что, став королем, отдаст все места, занимаемые Гизами, семейству Монморанси и раздаст им другие самые высокие должности при дворе.

Итак, спустя некоторое время после знаменательного диалога двух подружек в особняке Монморанси состоялась другая встреча. Беседовать предстояло о том же, но члены были другие, и интимные мотивы не имели места. Состав участников: сам маршал Франсуа де Монморанси, его супруга Диана, Гильом де Торе, виконт де Тюренн, Лесдигьер, Шомберг.

— Хорошо, что вы не привели с собой Ла Моля, — проговорил маршал, обращаясь к Тюренну и Торе, — чем меньше людей будет в поле его зрения, тем лучше для всех. Кстати, чего ради он согласился участвовать в этом деле; только ли потому, что служит герцогу Алансонскому?

— Ему обещали чин капитана и поместье в Иль де Франс.

— Чушь! Он сделал это по просьбе Маргариты Наваррской, в которую страстно влюблен.

Присутствующие решили, что виконт сказал это из ревности: всем известно о его любовной связи с Марго.

— Что думает он предпринять для спасения принцев? — продолжал Монморанси. — Или, вернее, каков план Алансона, ведь это он бурлит идеями, как суп на плите? Говорите вы, брат.

— Мы встретились с Ла Молем вчера ночью, — отозвался Торе. — Вот план, который они придумали вместе с герцогом и который одобрили король Наваррский и Конде. Как известно, двор сейчас в Сен-Жермене, таково было пожелание короля, заявившего, что ему там будет лучше, чем в Лувре. И действительно, состояние его здоровья настолько улучшилось, что он даже возымел желание поохотиться с соколами. Алансон одобрил это мероприятие, но лишь затем, чтобы отвести подозрения, иными словами, ослабить надзор за своей персоной и Генрихом Наваррским со стороны королевы-матери. Охота назначена на утро двадцать пятого. Побег принцев планируется в ту же ночь.

— Ла Моль передал наше предложение?

— Да, и он согласился.

— Люди, о которых я вам говорил, виконт, оповещены? — спросил маршал у Тюренна.

— Они готовы к выступлению и ждут сигнала.

— Сколько их?

— Сто человек, как вы говорили.

— Среди них нет сомневающихся или, быть может, предателей?

— Все они солдаты, с ними четыре капитана. Это гугеноты, и они готовы сражаться за своего короля. Я дал им половину ваших денег, и они сказали мне, что готовы разрушить замок до основания и, если потребуется, выкрасть саму Екатерину Медичи вместе с королем. Другую половину они получат после выполнения задания.

— Совсем нелишняя мера предусмотрительности, — заметила Диана Ангулемская. — Гугеноты бедны, и теперь они возьмутся за дело с удвоенным усердием.

— Все ли на лошадях, Торе? — обратился герцог к брату. — Хватило ли тех денег?

— Вполне, — ответил Гильом. — Барышники доставили отборный товар — андалузские жеребцы. Их не так-то легко догнать, и когда погоня достигнет только Мо, король Наваррский будет уже в Седане, где его ждут немецкие принцы.

— Не теряйте с ними связи, Торе. Седан — единственное убежище для короля и Конде.

— То же самое сказали мне и они. Теперь союзники ждут только наших действий и выражают надежду, что, в отличие от первого, этот план удастся.

— Только бы не смалодушничал Алансонский, — снова подала голос Диана. — Планы его громадны, но душа мелкая и низкая. Случись неудача — и могут полететь головы; не его, конечно, ибо он бросится мамочке в ноги вымаливать прощение, но другие, которые верят ему.

— Слепо верят ему только двое, — сказал Лесдигьер, — Ла Моль и некий Коконнас, его приятель.

— Это еще кто? — засмеялась Диана, услышав странную фамилию.

— Какой-то итальянец-авантюрист. Ненавидит гугенотов, но, тем не менее, охотно помогает Ла Молю.

— Шпион Екатерины Медичи? Чем иным это объяснить?