Репетилов и Загорецкий в комедии «Горе от ума» (с которой «Героя нашего времени» также связывает многое, и в первую очередь фигура одинокого героя, непонятного обыденным глупцам) невольно пародируют Чацкого, сводят его пафос к пошлости. А в лермонтовском романе доктор Вернер повторяет некие черты Печорина, разделяет его разочарованность в жизни, но не в состоянии подняться на высоты «истинного» индивидуализма. И Грушницкий – помогает главному герою быть контрастней, ярче.

В то же самое время Грушницкий не просто сюжетная тень главного героя; он невольно обнажает печоринскую мелочность. Столько усилий потрачено Печориным – на что? На то, чтобы показать заурядность Грушницкого? Которая и так очевидна? Тем более, что вчерашний юнкер, в отличие от драгунского капитана и его кампании, в конце концов способен устыдится лжи и фактически подставить себя под пулю. То есть не так уж он и мелок и ничтожен. Да, ему не хватает личной силы, чтобы переступить через светские условности и принести извинения, но и Печорину не хватает сил остановиться. Поэтому сцена дуэли сама собою начинает рифмоваться со сценой дуэли в «Евгении Онегине», а прямая и подчеркнутая параллель Печорин-Онегин осложняется косвенной параллелью Грушницкий-Ленский. Не в том смысле, что Грушницкий похож на юношу-поэта, а в том смысле, что он предстает (пускай отчасти) жертвой разочарованного умного героя.

Максим Максимыч – штабс-капитан, в части повестей романа рассказчик, в части – герой, в Бэле и рассказчик и герой одновременно. Появляется в трех узловых повестях: «Бэла», «Максим Максимыч», «Фаталист»; рассказчик, «странствующий современник», описывает его так: он шел, «покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду».

В отличие и от «странствующего современника», и от Печорина, Максим Максимыч «настоящий кавказец», то есть всю жизнь прослужил здесь, изучил нравы и обычаи горцев, постиг их привычки. Он помнит приезд «Алексея Петровича» – то есть генерала Ермолова, который прибыл на кавказскую линию в октябре 1816 года. В это время Максим Максимыч был уже подпоручиком. В известном смысле он сроднился с горцами; их естественная патриархальность ближе ему, чем разочарованный индивидуализм молодых русских офицеров. Не обладая ни большим умом, ни сильным характером, он в то же время служит главным сюжетным противовесом Печорину, является его полной противоположностью. Они противопоставлены по множеству «параметров»: честное доброе сердце – холодная и гордая душа. Ограниченный традициями кругозор – ясный скептический ум. Солдатская вера в дружбу – равнодушие к прежним человеческим связям. Настоящий народный фатализм, чему быть, того не миновать, так на роду написано и прочее – фатализм «высокий», личностный. Один не сомневается в незыблемом порядке вещей, другой сомневается во всем, даже в собственном сомнении.

Максим Максимыч никогда не колеблется, не признает полутонов. Он знает только два состояния, две роли: или милого поверхностного собеседника, или не рассуждающего служаки, «упрямого, сварливого» штабс-капитана. (Он так и говорит в некоторых случаях: «Извините! я не Максим Максимыч, я штабс-капитан».) Для того и введен в повествование этот персонаж, чтобы на его фоне сложное, путаное, но масштабное «печоринское» начало проступило особенно ярко.

С одной стороны, Максим Максимыч замечает мучения Бэлы: «…я мог в щель рассмотреть ее лицо: и мне стало жаль – такая смертельная бледность покрыла это милое личико!». С другой, готов обидеться на то, что «она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я любил ее как отец». С третьей, говорить с ним о разочаровании в жизни как отличительной черте поколения бесполезно: «Штабс-капитан не понял этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво: «– А все, чай, французы ввели моду скучать? – Нет, англичане. – А-га, вот что! – отвечал он, – да ведь они всегда были отъявленные пьяницы!».

Но поскольку в мире лермонтовского романа (как в душе главного героя) нет и не может быть ничего окончательного, постольку и образ Максим Максимыча как бы двоится. Только что мы согласились с тем, что это герой неглубокий, что сердечность в нем внезапно может обернуться черствостью. И тут же рассказчик, «странствующий современник», предлагает нам взглянуть на героя иначе; он описывает встречу с Печориным, в которой Максим Максимычу невозможно не сочувствовать и во время которой лучшие (и беззащитные) стороны его характера проявлены с особой силой. То как бросается штабс-капитан навстречу Григорию Александровичу, как ждет прощания с ним, как не может поверить, что Печорин не придет, – говорит о многом.

Например, о явной параллели между ним и пушкинским Смотрителем, чьи переживания описаны в сходном ключе. И в сходном ключе показана их заведомая ограниченность. Смотритель не может поверить, что дочь его счастлива, что ей выпал случай, который опровергает фатальные правила, готовые схемы, «порядок вещей». А Максим Максимыч не в состоянии понять (тем более принять) простую мысль, что Печорин вовсе не хотел его обидеть, просто ему не о чем разговаривать со штабс-капитаном. И другом он его никогда не считал – и не мог считать. Это полностью расходится с той картиной мира, по которой, как по карте звездного неба, сверяет свой путь недалекий герой; он может дать одно-единственное объяснение: видно, Печорин «в детстве был маменькой избалован».

Читателю Максим Максимыч кажется приятным, хотя и чересчур поверхностным героем. Государю Николаю I он казался цельным образом «народного» философа, почти как Каратаев для Толстого. Но и то, и другое неверно. Максим Максимыч приспособился к текущей жизни, привык к ней, принял ее неизменные правила, идеологию обыденного фатализма. Но и счастливым от того не стал. Одиночество его подчеркнуто неоднократно; показана его растерянность при столкновении с непонятным, непривычным поведением Печорина. Местные возницы, с которыми у него нет и не может быть общего, ему понятны. Печорин, которого он по ошибке считает другом, нет. У него нет семьи, нет постоянного круга общения, есть только привычка, заменившая отсутствующий смысл жизни.

Мери, юная княжна Лиговская, героиня повести, названной ее именем (вообще же, имена героев носят три повести романного цикла из пяти). Автор вводит Мери более чем хитрым способом: она появляется возле источника в тот самый момент, когда Печорин не может разглядеть ее лица. И поэтому описывает только ее фигуру, одежду и запах духов. Перед нами девушка – стройная, хорошо одетая, «по строгим правилам лучшего вкуса: ничего лишнего; закрытое платье серо-жемчужного цвета, шелковая косынка вокруг гибкой шеи, буро-красные ботиночки, стягивающие у основания сухощавую ножку, лёгкая, но благородная походка. Проходя мимо Печорина и Грушницкого,