– Не жилой это дом, – сказал Санаев (они остановились в тени у конца дороги, там, где она вливалась в асфальтовое кольцо, обегавшее, видимо, весь комплекс). – Смотри сам… – Романов кивнул. Окна все были забраны внешними металлическими ставнями. – Но кто-то тут бывает. – Дружинник показал глазами, и Романов увидел пятно чего-то маслянистого на асфальте у обочины. – Кто-то носил канистры с горючим. Бензин это. И недавно.

– Но сейчас, похоже, тут никого нет. – Романов еще раз осмотрел здание. – Ни вывесок… ничего.

– Может, какая военная база все-таки? – спросил Игнат. Романов медленно покачал головой:

– Нет… по крайней мере, я такой не знаю, а у меня допуск был неплохой. Нет тут баз. Да и не похоже это на базу совершенно. Может… Нет, не знаю.

– Давайте посмотрим, – предложил Игнат. Женька поддержал его энергичными кивками.

– Прикрой, – сказал Романов Бальзину. Тот флегматично – и очень быстро – канул за обочину, и оттуда поднялся и, порыскав, застыл ствол «ПКМ». В тени он был почти неразличим. – Перекатами, – кивнул Романов.

Санаев и Снегуров побежали, пригнувшись, в ворота…

…Вход неожиданно обнаружился за правым углом здания. Дверь наверху – открытая, как выяснилось, – и большой въезд ниже, в конце заглубленного спуска. Металлические створки-гармошка были разведены в стороны. Отсюда, из-за угла, было видно, что совсем недалеко от здания, в полукилометре каком-то, – завал сухого леса, вздыбленная земля, валяющиеся валуны… Там начинался океан – оказывается, он пришел и сюда. На какой-то миг Романову почудилось… да, почудилось – но очень явственно, – что на кольцевой дороге с той стороны здания промелькнул силуэт мотоциклиста. Он тряхнул головой. Нет. Никого, конечно.

– Посмотрите внутри, – Романов кивнул своим. – Только внимательно и осторожно. Не нравится мне все это… А я тут, внизу, погляжу. Белосельский, со мной!

Женька кивнул, нагло отстранил Романова прикладом и первым – стремительно, бесшумно – скользнул в темный проем. Карабин у него был за плечами, в руке – «ТТ». Романов достал «макар» и пошел следом. И вздрогнул, когда Женька что-то мукнул впереди в темноте – и зажегся неяркий, но проникающий во все углы свет.

Романов растерянно опустил оружие. Женька, стоявший под выключателем (рычажком с красной головкой), тоже осматривался удивленно.

В большом помещении (лишь посередине и от входа было свободное место, тут явно ставили въезжавшие прямо сверху машины, причем, судя по высоте потолка, как бы не автобус влезал…) на стеллажах лежали… вещи. Много самых разных вещей. Детских – одежда, обувь, головные уборы, всякая мелочь. Без особого порядка, даже не рассортированы они были.

Женька изумленно расширил глаза, быстро кивнул Романову – вопросительно. Но тот не ответил на явный и ясный вопрос. К нему начинало приходить жуткое понимание. Определенное и какое-то мгновенное – он сразупонял, что видит перед собой, но при этом не хотел верить своему пониманию, и оно шло какими-то толчками в такт стуку пульса в висках.

Трудно было сдвинуться с места. Но Романов заставил себя сделать это, не обращая внимания на требовательное и сердитое мычание Женьки. Бесшумно ступая по запыленному полу, прошел вдоль стеллажей. Долго смотрел на потрепанную кроссовку с аккуратно зашнурованными шнурками. Так нечасто шнуруют дети, да и немодно так было шнуровать… Наверное, так учила мальчишку мать: сынок, будь аккуратным… И даже когда он снимал обувь здесь, в последний раз, он по привычке аккуратно сложил шнурки внутрь, чтобы не попали под подошву и не запачкались, когда поставишь на стеллаж. Или он ничего не знал, этот мальчик? Думал, что вернется? Как их вообще привозили сюда? Вертолетами? Или была какая-то еще дорога… была, наверное… Кто они были?

Сынок, будь аккуратным.

Романов обернулся – ему послышался этот голос, почудилось присутствие, и по коже пробежал мороз. Но там, конечно, не было никого… Он пошел вдоль стеллажей, зачем-то стал считать пары обуви… но вскоре бросил – стало страшно. Счет перевалил за сотню, а раз эта обувь лежит здесь – значит, хозяевам она уже не нужна. Странно и даже смешно – он понимал, что погибли миллионы, он видел сам, своими глазами, десятки погибших детей. Но эта обувь на полках была как печать на приговоре. Без печати это просто бумага, какие бы ужасы в ней ни перечислялись. С печатью это – приговор…

Он остановился снова. Из небольшой поясной сумки высовывался уголок книги. Романов протянул руку, достал старый, еще советского издания, томик: Владислав Крапивин «Мальчик со шпагой». Между страниц торчала закладка – «фальшивая» стодолларовая купюра. Романов открыл книгу. Хозяин не дочитал до конца совсем немного. Глаза запнулись о строчки:

Теперь, когда мы снова вдвоем,

Закрыты пути беде.

И мы с Сережкой снова бредем

По щиколотку в воде…

Романов закрыл глаза и уперся лбом в стеллаж. Читал в автобусе… или в чем там… когда везли сюда? Читал уже тут, в комнате? «Закрыты пути беде…» Верил в то, что все образуется, как в книгах любимого автора? Или просто не думал об этом?

«Не дочита…» – вдруг сказал кто-то детским голосом – разочарованно и утихающе, как эхо в пыльном коридоре. Романов открыл глаза. Он понял, что это была последняя мысль, последнее, что подумал перед смертью мальчишка, действительно эхо… На секунду Романов даже увидел его лицо – за миг до того, как…

Он отложил книжку. Несколько секунд смотрел на нее. И думал, где сейчас Владислав Петрович. Жив ли? И во что превратился – если уцелел – отряд «Каравелла»?.. Это были пустые мысли. Он пожалел, что это логово давно уже пусто. И о том, что нельзя настичь тех, кто деловито работал в его стенах. Не успел, со злой тоской подумал он. Не спас. Не смог. Не вытащил, не ворвался сюда в последний момент, строча из пулемета…

Не успел – это – навсегда.

В тысячу мест – не успел.

Он ударил обоими кулаками по стеллажу – тот качнулся. Романов ударил снова, сильней и злей, и стеллаж упал – он сам еле успел отскочить. На шум прибежал Женька – и откуда-то из-за стеллажей (грохнула невидимая дверь), как по заказу, ворвался Игнат. Он был бледный и какой-то… странный какой-то.

– Что?! – рявкнул Романов, поворачиваясь к ним обоим. – Я опрокинул стеллаж, что случилось?!

– Тут… это, – Игнат махнул рукой куда-то за спину. – Это клиника… тр… тр… тра… – Его заело. Лицо Шалаева мучительно, жутковато перекосилось в неистовом желании выговорить недававшееся слово.

– Трансплантологическая, – сказал Романов. Игнат дико на него поглядел и выдохнул:

– Николай Федорович… она – работает.

– Что? – теперь уже тихо-тихо и очень страшно, страшней любого крика, спросил Романов. И переспросил – еще тише и страшней: – ЧТО?..

Мальчишке было лет восемь – русый, худенький, он был похож на заспанного котенка, смотрел невидящими серыми глазами, чуть ворочал головой и явно не понимал обращенных к нему вопросов. В примагниченных к спинке кровати бумагах никаких данных, кроме медицинских, не было – видимо, имя или фамилия просто никого не интересовали. Романов, стараясь не задеть трубочки и шланги, опутывавшие мальчика, отбросил хрусткое белое покрывало и пошатнулся – правый и левый бока мальчика пересекали длинные шрамы операций по удалению почек. Один – довольно старый, второй – свежей.