шофер снова сел за руль и поехал к гаражу. Проезжая мимо окон кабинета, он посмотрел наверх. Его лицо наполовину затенял козырек кепи, но в очертаниях его челюстей и в том, как сидела голова на мощной шее, было что-то смутно знакомое.

Шаса нахмурился, пытаясь вспомнить, но воспоминание было старое или ложное, и тут у него за спиной Изабелла своим особым, медовым голосом сказала:

– Мамочка, мы с папой хотим сказать тебе что-то, – и Шаса отвернулся от окна, готовясь встретить привычные обвинения Тары в том, что у него есть любимчики, и он им потакает.

* * *

Тайная дверь в парламентский кабинет Шасы решила проблему, над которой они бились все недели с возвращения Мозеса Гамы в Кейптаун.

Зайти в здание парламента Мозесу, одетому в ливрею шофера и несущему коробки с обувью и шляпами из самых дорогих магазинов, было легко. Он просто прошел за Тарой мимо дежурных у входа. Никакой системы безопасности, никакой регистрации на входе, никаких пропусков не было. Любой незнакомец мог попросить разрешения пройти на галерею для посетителей, а уж жена одного из влиятельных министров заслуживала почтительного приветствия, и Тара постаралась познакомиться со всеми дежурными. Иногда она задерживалась, чтобы спросить о больном ребенке, и ее солнечная внешность и снисходительность вскоре сделали ее любимицей рядовых охранников.

Она не всегда брала с собой Мозеса, только тогда, когда им не грозило столкновение с Шасой, но приводила его достаточно часто, чтобы приучить охрану к его присутствию и праву находиться здесь. Добравшись до кабинета Шасы, Тара приказывала Мозесу занести пакеты в кабинет, а сама задерживалась в приемной, поболтать с секретаршей. Потом, когда Мозес с пустыми руками выходил из кабинета, она небрежно отпускала его.

– Спасибо, Стивен. Ступай вниз. Машина мне понадобится в одиннадцать. Подъедешь ко входу и жди меня.

Мозес шел вниз по главной лестнице, почтительно уступая дорогу служителям, депутатам и министрам; однажды он даже разминулся с премьер-министром, и ему пришлось опустить глаза, чтобы Фервурд не прочел в них ненависть. Его охватило странное ощущение нереальности: рядом, протяни руку – и коснешься, был человек, который повинен в несчастьях его народа и один олицетворет все силы неправедного угнетения. Человек, который возвел расовую дискриминацию в статус квазирелигиозной философии.

Спускаясь по лестнице, Мозес обнаружил, что дрожит, но прошел привратников, не взглянув на них, и дежурный в будке едва поднял голову от газеты. Для планов Мозеса было жизненно важна возможность покидать здание парламента без сопровождения, и постоянные приходы и уходы обеспечивали ее. Для привратников он был почти невидимкой.

Однако они еще не решили проблему доступа в собственно кабинет Шасы. Мозес мог пробыть там достаточно долго, чтобы положить пакеты, но не мог рисковать и задерживаться, особенно не мог находиться в кабинете за закрытой дверью, неважно, с Тарой или один. Триша, секретарша Шасы, была бдительна, внимательна и одержимо предана Шасе; как все Шасины работницы, она была, мягко говоря, чуточку влюблена в него.

И вот, когда в отчаянии они уже подумывали о том, чтобы предоставить последние приготовления одной Таре, потайной ход в кабинет стал настоящим благословением.

– Боже! Как все просто, а мы-то переживали! – с облегчением рассмеялась Тара, и когда в следующий раз Шаса отправился с инспекцией на шахту Х’ани, взяв с собой, как обычно, Гарри, они с Мозесом поехали в парламент, проверить, все ли готово.

После того как Мозес оставил пакеты в кабинете, Тара в присутствии Триши отослала его.

– Машина мне понадобится много позже, Стивен, у меня в столовой ланч с отцом.

Когда он вышел, закрыв за собой внешнюю дверь, Тара снова повернулась к Трише:

– Мне нужно написать несколько писем. Воспользуюсь кабинетом мужа. Пожалуйста, проследите, чтобы мне не мешали.

Триша колебалась; она знала, что Шаса не любит, когда используют его стол, и тревожится за содержимое ящиков, но не могла придумать, как помешать Таре. Пока секретарша колебалась, Тара вошла в кабинет, закрыла дверь и решительно повернула ключ в замке. Таким образом был создан еще один прецедент.

Снаружи легонько постучали. Таре потребовалось несколько секунд, чтобы обнаружить внутренний замок, замаскированный под выключатель. Она приоткрыла дверь в стене, и Мозес проскользнул в нее. Замок защелкнулся, и Тара опять затаила дыхание. Потом нетерпеливо повернулась к Мозесу.

– Обе двери заперты, – прошептала она и обняла его. – О Мозес, Мозес, как долго!

Хотя теперь они много времени проводили вместе, моменты полного одиночества были редки и драгоценны, и Тара прижалась к нему.

– Не сейчас, – прошептал он. – Нас ждет работа.

Она неохотно разомкнула объятия и выпустила его. Мозес сначала подошел к окну и, стоя сбоку от него, задернул занавеску, чтобы его нельзя было увидеть снаружи, включил настольную лампу, снял форменную куртку, повесил ее на спинку Шасиного кресла и только после этого направился к алтарю-сундуку. Он остановился перед ним, напомнив Таре молящегося: голова склонена, руки набожно стиснуты перед грудью. Затем Мозес выпрямился и снял с крышки тяжелую бронзовую скульптуру работы Ван Воува. Отнес ее на другой конец комнаты и поставил на Шасин стол. Вернулся и осторожно поднял крышку, поморщившись, когда заскрипели старинные петли.

Сундук был наполовину занят излишками с книжных полок Шасы. Груды переплетенных экземпляров «Хансарда» [281], старые газеты и документы. Неожиданное препятствие вызвало у Мозеса досаду.

– Помоги, – прошептал он, и вдвоем они принялись разгружать сундук.

– Складывай все в прежнем порядке, – предупредил Мозес, передавая ей груды публикаций. – Надо все оставить точно как было.

Сундук был таким глубоким, что в конце концов Мозесу оказалось проще забраться в него и передавать Таре остатки содержимого. Теперь весь ковер был завален стопками бумаг, но сундук опустел.

– Давай инструменты, – приказал Мозес.

Инструменты лежали в одном из пакетов, которые Мозес принес из машины. Тара передала ему их.

– Только не шуми, – попросила она.

Сундук был достаточно велик, чтобы полностью скрыть его. Тара