Ничто не делало его более серьезным, чем противостояние «Найка» и Таможенной службы США.

Некоторые в «Найке» были обеспокоены серьезностью Вершкула, опасаясь, что она граничит с одержимостью. Да, это нормально, думал я. Для такой работы подходили только одержимые. Для меня — только такие. Некоторые ставили под сомнение его стабильность. Но когда дело доходило до стабильности, я спрашивал: кто из нас первым бросит первый камень?

Кроме того, Штрассеру он нравился, а я доверял Штрассеру. Поэтому, когда Штрассер предложил повысить Вершкула и перевести его в Вашингтон, округ Колумбия, где он стал бы ближе к политикам, которые были нам нужны на нашей стороне, я не колебался. Разумеется, не колебался и Вершкул.

Примерно в то же время, когда мы переводили Вершкула в Вашингтон, я направил Хэйеса в Эксетер, чтобы проверить, как идут дела на фабрике, а также посмотреть, как ладят между собой Вуделл и Джонсон. Кроме того, у него на повестке дня стояла покупка некоего механизма под названием «резиновая мельница». Вроде бы она могла бы нам помочь в изготовлении внешних и промежуточных подошв повышенного качества. Более того, Бауэрман хотел получить ее для проведения своих экспериментов, а моей политикой по-прежнему была ЧБП: Что бы Бауэрман ни Пожелал. Если бы Бауэрман подал заявку на танк «Шерман», сказал я Вуделлю, не задавай вопросов. Просто звони в Пентагон.

Но когда Хэйес спросил у Вуделля об «этих штуках — резиновых мельницах» и где их можно достать, Вуделл пожал плечами: «Никогда не слышал о них». Вуделл адресовал его к Джампьетро, который, разумеется, знал все про резиновые мельницы, и спустя несколько дней Хэйес уже направлялся вместе с Джампьетро в самую глухомань штата Мэн, в городок Сако, где проходил аукцион промышленного оборудования.

Хэйес не смог найти резиновую мельницу на аукционе, но он влюбился в место, где он проходил, — в старую фабрику из красного кирпича на островке посреди реки Сако. Фабрика походила на нечто из фантазий Стивена Кинга, но это не нервировало Хэйеса. Это ему импонировало. Полагаю, этого следовало ожидать — человек, который фетишизировал бульдозеры, влюбился в ржавую насквозь фабрику. Удивительнее всего то, что фабрика была выставлена на продажу. Цена — 500 000 долларов. Хэйес предложил владельцу 100 000 долларов, и они сошлись на 200 000.

«Поздравляем», — сказали мне Хэйес и Вуделл, когда в тот же день они позвонили мне.

«С чем?»

«Заплатив чуть больше, чем за «резиновую мельницу», ты стал гордым владельцем целой обалденной фабрики», — отвечали они.

«О чем вы, черт бы вас побрал, говорите?»

Они просветили меня. Как сказочный Джек, который рассказывал матери о волшебных бобах, они бормотали, когда дошли в своем рассказе до цены. И до того места, когда стало ясно, что на ремонт фабрики потребуются десятки тысяч долларов. Я чувствовал, что они были под градусом, и позже Вуделл признался, что, когда в Нью-Гемпшире они остановились около огромного винного магазина, реализовавшим спиртное со скидкой, Хэйес завопил: «За такую цену? Нельзя не выпить!»

Я вскочил с кресла и заорал в телефон: «Манекены набитые! Зачем мне сдалась неработающая фабрика в Сако, штат Мэн?»

«Под склад, — отвечали они. — И однажды она может стать дополнением нашей фабрики в Эксетере».

Никогда лучше я не подражал Джону Макинрою, когда заорал благим матом: «Вы что это, серьезно?! Не смейте!»

«Слишком поздно. Мы уже купили ее».

В трубке раздались гудки.

Я сел. Я даже не чувствовал бешенства. Я был слишком расстроен, чтобы быть в бешенстве. Федералы наседали, требуя уплаты 25 миллионов долларов, которых у меня не было, а мои люди разъезжали по стране, выписывая чеки еще на сотни тысяч долларов, даже не спрашивая меня. Неожиданно я стал спокойным. Будто погрузился в квазикоматозное состояние. Я спросил себя: кого это волнует? Когда явятся правительственные чиновники, когда они изымут все подчистую, пусть они же ломают голову, что им делать с неработающей фабрикой в Сако, штат Мэн. Позже Хэйес и Вуделл перезвонили и сказали, что лишь пошутили о покупке фабрики. «Просто подразнили тебя, — сказали они. — Но тебе надо ее купить. Ты должен».

«О’кей, — сказал я устало. — О’кей. Все, что вы, манекены набитые, посчитаете нужным».

В 1979-м мы приближались к объемам продаж порядка 140 миллионов долларов. Что еще лучше, качество нашей продукции также быстро улучшалось. Все, кто имел отношение к обувной отрасли, кто знал ее изнутри — «хорошо осведомленные люди», все писали статьи, хвалили нас за то, что мы «наконец-то» выпускает обувь, которая лучше, чем у «Адидас». Лично я считал, что «хорошо осведомленные люди» — инсайдеры — несколько припозднились на нашу вечеринку. За вычетом нескольких неудач на раннем этапе качество нашей продукции уже в течение нескольких лет было на высоте. И мы никогда не отставали в области инноваций (плюс к этому у нас уже были в разработке «воздушные» подошвы Руди).

Если не считать войны с правительством, мы были в отличной форме. Что было похоже на поговорку: если не считать, что ты сидишь в камере смертников, жизнь прекрасна.

Еще один хороший признак. Мы продолжали расширять свою штаб-квартиру. В тот год мы вновь переехали — в собственное здание площадью сорок тысяч квадратных футов (3716 кв. м. — Прим. пер.) в Бивертоне. Мой кабинет был шикарный и огромный, больше, чем все помещение нашей первой штаб-квартиры по соседству с «Розовым ведерком».

И абсолютно пустой. Декоратор решила обставить интерьер в духе японского минимализма с небольшой долей абсурда, что все нашли восхитительным. Она полагала, что будет уморительно поставить рядом с моим письменным столом кожаное кресло в виде гигантской бейсбольной перчатки. «Теперь, — сказала она, — вы можете сидеть в нем каждый день и думать о ваших… спортивных вещах».

Я плюхнулся в свою «перчатку», как фал-бол (мяч, отбитый за лицевую линию и считающийся вне игры. — Прим. пер.), и выглянул в окно. Наверное, в тот момент я упивался, смакуя юмор и иронию. Быть выброшенным из моей бейсбольной команды старшеклассников — это всю жизнь причиняло мне огромную боль, и теперь я восседал в огромной перчатке, в шикарном новом офисе, руководя компанией, которая продавала «спортивные вещи» профессиональным бейсболистам. Но вместо того, чтобы смаковать то, как далеко мы продвинулись, я видел лишь то, как далеко нам предстоит еще пройти. Мое окно выходило на красивый ряд сосен, и я определенно не мог видеть за деревьями лес.

В тот момент я не понял, что происходит, но теперь я знаю. Годы стрессовых ситуаций брали свое. Когда ты видишь одни проблемы, перед тобой нет ясной картины. И как раз в тот момент, когда мне требовалось самое острое зрение, я приблизился к состоянию полного изнеможения.

Я открыл нашу последнюю в 1978 году встречу «задолицых» зажигательной речью, стараясь воодушевить войска, а главное — себя. «Господа, — сказал я, — наша отрасль — это Белоснежка и семь гномов! И в следующем году… наконец-то… один из гномов собирается залезть к Белоснежке в штаны!»