Несмотря на поздний час, я посылаю за графом Арунделем и графом Пемброком, которые являются, наскоро одевшись и потирая заспанные глаза. Я кратко объясняю им ситуацию.

— По причинам частного характера я не желаю проводить ночи в обществе лорда Гилфорда, — говорю я им и встречаю нежданное и ободряющее сочувствие в их глазах. Им, конечно, известно, что за человек мой муж. — Но днем его место будет подле меня. Немедленно пойдите и скажите, что королева запрещает ему покидать Тауэр. Ее светлость герцогиня Нортумберлендская, разумеется, может свободно выезжать.

— Рады служить вашему величеству, — говорят графы, кланяются и уходят.

Не проходит и десяти минут, докладывают мне позднее, как взбешенный Гилфорд и его мать возвращаются в свои покои, принужденные подчиниться моему приказу. Снова оставшись одна, я лежу в постели, крайне раздосадованная, и обещаю себе, что ни под каким предлогом не позволю Дадли управлять мною или брать надо мной верх. Я буду самой настоящей королевой или вовсе не буду ею.

Тауэр, Лондон, 11–12 июля 1553 года.

Проснувшись утром, не сразу вспоминаю, где нахожусь. Я проспала, утомленная важными событиями предыдущего дня и тревожной ночью, и теперь торопливо встаю, споласкиваю лицо и руки холодной водой и читаю утренние молитвы.

Затем зову миссис Эллен, которая удивляется, слыша, что я желаю надеть богатое платье, как подобает королеве. Она приносит темно-красное платье узорчатого дамаста с широким квадратным вырезом и жемчужной отделкой и капор, украшенный драгоценными камнями, с сетчатой лентой, плетенной из шелковых нитей с жемчугом. Я киваю.

Нарядившись, в сопровождении двоих фрейлин, я медленно иду по старинным каменным коридорам в башню — в палату, где заседает совет, — готовая приступить к решению государственных вопросов, ибо я собираюсь серьезно относиться к своим обязанностям.

Задержавшись в главном зале дворца, рассматриваю широкие ярусы деревянных скамей, стоящих у стен, и миссис Тилни говорит мне, что их построили здесь для суда над Анной Болейн, который проходил здесь, в этом самом зале.

— Присутствовали две тысячи человек, сударыня.

Куда бы я ни пошла, всюду мне что-то напоминает о мрачном прошлом. Атмосфера здесь удушающая, тяжелая, она давит на меня, пока я добираюсь до палаты и велю стражам открыть двери.

— Ваше величество, прошу прощения, но идет заседание, — сообщает один из них, явно смутившись.

— Я — королева. Если кому-либо позволено войти, так это мне. Отворите дверь.

Я выпрямляюсь во весь рост, и хотя страж возвышается надо мной, моя власть над ним не подлежит сомнению. Без дальнейших возражений дверь открывается, и я вхожу в палату. Раздается грохот отодвигаемых стульев, поскольку советники торопливо вскакивают и кланяются, но я не смотрю на них. Мой возмущенный взгляд обращен на высокое кресло во главе стола, которое должно быть предоставлено мне, но занято Гилфордом, восседающим на нем с самодовольным видом. По правую руку от него сидит его отец, герцог. Они оба неохотно поднимаются. Повисает напряженная тишина. Первым находится Нортумберленд:

— Доброе утро, ваше величество. Как видите, мы уже успели заняться делами вашего королевства.

Я надеюсь, что мое неудовольствие ясно отражается на лице.

— Почему меня не вызвали, милорд герцог? Вы не вправе начинать заседание без меня.

Нортумберленд укоризненно улыбается:

— Вы забываете, сударыня, что по закону вы пока несовершеннолетняя и не можете править самостоятельно. И посему мы, верные слуги вашего величества, собрались здесь, чтобы принимать решения от вашего имени, как это было во времена покойного короля. Ваш супруг, который уже достиг совершеннолетия, выступает вашим представителем. Вы, разумеется, можете полагаться на него в смысле защиты ваших интересов, ибо это его собственные интересы.

Я все сразу понимаю. Я должна быть королевой-марионеткой — не более. Это их месть за отказ возложить корону на голову Гилфорда. А он, этот глупый, ухмыляющийся щенок, будет послушным орудием в руках своего отца. Нетрудно догадаться, кто будет принимать решения и чьи интересы возобладают.

Гнев поднимается во мне, но я дальновидно сохраняю спокойствие. Я должна научиться притворству, чтобы разрушать власть Нортумберленда исподтишка. Сразу после коронации я объявлю себя совершеннолетней и избавлюсь от него и его предательской клики. Да так, чтобы все запомнили, обещаю я себе. А пока нужно ждать и улыбаться.

— Очень хорошо, милорды, — говорю я. — Благодарю вас за проявленную ко мне любезность.

И со всем достоинством, на какое только способна, я поворачиваюсь и выхожу из палаты.

Утро я провожу в своих комнатах, погрузившись в ученые занятия, которые я наконец-то возобновила. Позже в тронном зале устраивают торжественный обед, где я сижу во главе высокого стола. Трапеза продолжается два мучительных часа, поскольку я обязана поддерживать светский разговор с Гилфордом, моими родителями, а также с герцогом и герцогиней Нортумберлендскими. Я не в ладах с большинством из них, и мне трудно подобрать слова.

Днем разыгрывается спектакль: я сижу на троне под королевским балдахином, пока мой батюшка и маркиз Винчестер докладывают о решениях, принятых за день от моего имени, и подают на подпись документы, которые я внимательно прочитываю. Затем, обмакнув перо в принесенную ими чернильницу, я вывожу свою подпись: королева Джейн. Этим и ограничиваются мои королевские обязанности.

Потом я отправляюсь в свои покои, где читаю и позже в одиночестве ужинаю. Затем наступает время вечерней молитвы и сна. Такова жизнь королевы!

На вторую ночь в Тауэре, когда миссис Эллен, уложив меня, уходит, заявляется Гилфорд.

— Я не потерплю возражений, сударыня, — говорит он, и его возбуждение и разбухший гульфик ясно говорят, зачем он пришел. — Вы велели мне вернуться и исполнять роль вашего мужа, и я требую полных прав. Вы моя жена и не смеете отказать мне.

— Я ваша королева! — возражаю я.

— Королева без своей короны и в постели — то же самое, что любая шлюха, — усмехается он, хватая меня. Я пытаюсь вырваться. — Веди себя смирно, а не то хуже будет, — сердито рычит он и заваливает меня обратно на подушки.

Я хочу позвать на помощь, открываю рот, но не успеваю издать ни звука, потому что рот мне зажимает его рука, да так крепко, что я боюсь задохнуться. Я понимаю, что сейчас все сопротивление бесполезно, поскольку Гилфорд гораздо сильнее меня, и перестаю бороться, приготовившись вынести все, что бы он со мной ни делал.

— Так-то лучше, — бормочет он. — Ну-ка, как насчет заделать тебе здоровенного принца, наследника Англии?

Распустив шнуровку у себя на гульфике, он задирает мне сорочку и таранит меня снова и снова, не заботясь, ранит он меня или нет. А он меня ранит — не только мое тело, но и гордость. И это называют актом любви! Это насилие, ни больше ни меньше, что бы закон ни говорил о праве мужа поступать с женой так, как он сочтет нужным.