— Дурная она, — произнесла Петровна извиняющимся тоном. — Вы не серчайте, знаете ведь…

— Знаю, — ответила Альтера.

Она подумала, что Яне по прозвищу Полька, белобрысой, хорошенькой и фигуристой воспитаннице интерната для умственно отсталых детей, Терция могла бы найти иное применение, нежели гнить в заброшенном, отсыревшем и темном здании бывшей больницы, но знала, что это невозможно: никто из обитателей Виллы, посвященных в ее мрачные тайны, не мог покинуть это место иначе, как через смерть. Таково было условие договора. Точнее, одно из условий.

Четыре года назад гордая собой Прима собрала их — Альтеру, Терцию, Керу — и сообщила, что получила от Бабушки очередное свое откровенье. У них теперь будет постоянное место для ассамблей, и не нужно бродить по подвалам умерших заводов, руинам домов в центре города и пустующим деревням, где однажды пришлось отбиваться от стаи бродячих собак. Альтера подумала было, что подруга все же решилась проводить шабаши в крипте, над могилой старухи, но нет. В крипту Прима не допускала: это было ее святилище, о котором знали только она сама и Альтера, хранившая, в знак особого расположения, запасные ключи от подвальных дверей. Речь в откровении шла о Вилле Боргезе. Они пришли сюда ночью, вчетвером, но дом уже не был пустым: здесь жило с десяток бродяг под предводительством тогдашнего коменданта Бабана, хмурого, бородатого мужика, по слухам, когда-то солдата, в свое время повидавшего виды. Переговоры были короткими: обитатели Виллы признали власть ковена, осознав свои выгоды и последствия несогласия. Условия заключенного договора соблюдались неукоснительно: бродяги поддерживали на Вилле порядок, охраняли подвал от чужих, помогали, служили, чем были способны, выполняя разные поручения, а ковен помогал им деньгами и гарантировал неприкосновенность жилища. Через год Бабан умер, перерезав себе глотку осколком стекла, и его место заняла Надежда Петровна, сколотившая здесь свой маленький, жуткий конклав.

— Ты тоже ступай, — велела Альтера. — Скоро остальные приедут, проводишь. Потом жди у кладовки, когда я поднимусь за ребенком.

Надежда Петровна не уходила; поставила сумку и мялась в дверях с ноги на ногу.

— Тут такое дело, госпожа Альтера…хотела, в общем, спросить…

— Чего тебе?

— Да вот, узнать…можно ли еще денежек нам немного? Потратились в этом месяце, да Михалыч тут со своими язвами, лекарства нужны, мази, антибиотики…

Альтера вздохнула.

— Ох и жадная ты, Петровна. Вы же телефоны продали вчера, дорогие, сама говорила, разве нет? Это не считая денег, которые у тех мужиков забрали. Мясом, опять-таки, запаслись. Да и месяца еще не прошло, как мы тебе выдавали, забыла?

Надежда Петровна стояла, потупивши взор. Ни дать, ни взять, менеджер, попросивший у начальника прибавки к зарплате.

— Ладно, — сказала Альтера. — Я поговорю с госпожой Примой, может быть, получится сегодня или завтра.

Комендантша рассиялась в чернозубой улыбке. Валерия смотрела на нее и думала, понимает ли та, что постепенно теряет человеческий облик. Год, много — два, и будет бродить тут по коридорам, присоединившись к лишенным рассудка «пенсионерам», подъедающим кости и требуху с каннибальских пиршеств бродяг.

— Ой, как хорошо бы, как хорошо бы, — заговорила Надежда Петровна, тряся омерзительным хвостиком грязных волос на макушке. — А вот еще, госпожа Альтера, не сочтите за наглость…я уж спрашивала…да все как-то…

Альтера нахмурилась.

— Я вот все про то же… — продолжала заикаться Петровна. — Ну, можно мне как-нибудь к вам…присоединиться, в общем…

— Вон пошла! — рявкнула Альтера. — Надоела уже!

Надежду Петровну будто унесло сильным ветром. Только юбка мелькнула да лязгнула, закрываясь, створка железной двери.

Валерия осталась одна. Взяла сумку, неспеша прошла в дальний угол подвала, где вдоль стен у самого края каменной ямы стояли грубо сколоченные табуреты и висели на стенке крючки. Принялась раздеваться: пальто на крючок, кофточку, юбку, колготки сложила на табурет, рядом поставила сапоги. Шершавый пол неприятно холодил босые ноги. Валерия расстегнула бюстгальтер, освободив большие, немного отвисшие груди, стянула трусы и поежилась: несмотря на огонь в раскалённом бочонке, в подвале все еще было не жарко. Она расстегнула сумку и вынула черный длинный плащ с капюшоном, пошитый из плотного гладкого шелка. Накинула на обнаженное тело, затянула под грудью, заметив, что ее уже не печалят новые толстые складки на животе и располневшие бедра. Потом достала маску — «баута» в черно-белую клетку, прикрывающую лицо до верхней губы. Вздохнула. Сейчас надеть или позже? Маски — еще одна идея от Примы, такая же, как имена. Интересно, это тоже Бабушка ей подсказала, или додумалась сама? Валерии в свое время это показалось нелепым: никаких настоящих имен новичкам, только клички; на ассамблеях все обязательно в масках; никаких телефонов и тем более, адресов — каждая новая ведьма знала только свою патронессу, которая привозила своих подопечных на Виллу, предварительно завязав глаза. Глупости, думала Валерия. Так же она думала, когда лет двадцать назад Виктория вдруг сделала себе второй паспорт на фамилию «Камская», причем сохранила и первый свой, настоящий документ, словно создав вместо себя одной двух разных женщин: одна прозябала в безвестности, а другая вела активную профессиональную и общественную жизнь — тоже своего рода социальная маска, которую можно было при необходимости сбросить и скрыться, оставшись неузнанной. Она тогда и Валерии предлагала так поступить, но та отмахнулась. Что может им угрожать? Кто бы мог подумать до недавнего времени, что такие предосторожности, наследие старых невежественных времен, могут понадобиться современным ведьмам, живущим в просвещенном двадцать первом веке, по всем признакам безраздельно принадлежащем им? Но теперь Валерия признавала, что подруга оказалась права. У несчастных Лилит и Шанель не было никакой возможности выдать сестер или адрес места их регулярных собраний. Но вот старая Стефания это сделать могла: уважения ради для нее сделали исключение, и она знала и имена старших ведьм, и род их занятий и, разумеется, адрес Виллы. Впрочем, старая ведьма не подвела. А смогла бы Валерия выдержать то, что пришлось испытать той перед смертью? Раздробленные в крошево пальцы и стопы, переломанные колени…

Грохнула дверь. В зал вошла Кера-Диана; кивнула Альтере и осторожно ввела за руку Лиссу. Та мотнула хвостом гладких черных волос и стащила повязку. Прищурилась от неяркого света. Валерия улыбнулась.

— Здравствуй, Карина.

Пока обойдется без кличек. Карина — ее протеже.

Лисса-Карина кивнула, но без улыбки. Она никогда не улыбалась. Просто подошла быстрым шагом, бросила рядом свою сумку и крепко обняла Валерию. В груди у той потеплело. Валерия зарылась носом в черные, пахнущие мылом и больницей волосы, а Карина уткнулась ей в шею, и она ощутила теплое дыхание, коснувшееся души через кожу.

— Терция скоро приедет с остальными, — прозвучал голос Керы. — Я их обогнала на проспекте.