— Скажи, Хаммун, сколько у нас колесниц и повозок?

— Всего? Думаю, три сотни…

— Сделай вот что. Собери их все и двумя линиями перекрой ущелье вон там, — Арху указал вперед. — Ничего, если между повозками образуются проходы. Пусть возчики будут наготове, чтобы по сигналу открывать их и закрывать.

Хаммун приподнял брови.

— Ты думаешь, это ловушка? — он кивнул в сторону удалявшегося войска.

Арху пожал плечами.

— Сделай это быстро, Хаммун!

* * *

Все повозки, прибывшие с войском, потянулись к передней линии.

Поднялся грохот, заклубилась пыль. Сквозь грохот нельзя было уже расслышать, что делается впереди. Но вот показались несколько всадников. Один из них был ординарцем Уррага; кони неслись во весь опор.

Арху выехал им навстречу, ординарец закричал еще издалека:

— Урраг погиб! Туча хуссарабов опрокинула нашу конницу! Вскоре они будут здесь!..

Арху изменился в лице, хрипло приказал сотнику:

— Скачи к Хаммуну, передай, что слышал. Лучников — к повозкам!

Изготовиться к бою!

Часть боевых колесниц и разнообразных повозок уже выстраивалась впереди, перекрывая ущелье. Лучники торопились занять позиции, и все-таки не успели: из-за дальнего поворота ущелья показалась темная масса быстро приближавшейся орды.

Арху подал знак тяжелой пехоте, все еще стоявшей в ожидании в линейном построении, перестроиться по сотням и выдвинуться к повозкам. Ясно сознавая, что приказ запоздал, он повернул коня и поскакал к повозкам.

Возчики изо всех сил нахлестывали лошадей; несколько телег перевернулись, вывалив на землю пучки дротиков и тяжелых цельнометаллических метательных копий, части разобранных катапульт и баллист.

Арху успел подумать, что и дротики, и копьеметалки сейчас очень могли бы пригодиться — а потом волна грохота и яростных криков оглушила его. Нестройный залп лучников, казалось, нисколько не повредил несшимся во весь опор хуссарабам. Первая линия повозок была смята и опрокинута. Подтянувшаяся пехота пыталась организовать сопротивление, но не смогла устоять перед стремительным натиском. На опрокинутых возах второй линии завязалась рукопашная, но большая часть наступавших миновала оборонительные линии и теперь широким полукругом разворачивалась ко второй и третьей линии стоявших в шахматном порядке пехотинцев.

Первый и второй ряды успели дать залп копьями и дротиками; несколько копий достигли цели, другие, согнувшись, застряли в кожаных щитах и панцирях хуссарабов. Кони поднимались на дыбы, топча солдат; оставшиеся шеренги дрогнули и побежали. Вторая линия настигла третью; пыль заволокла долину.

Арху грудь о грудь налетел на хуссарабского сотника — узкоглазого, с редкими усами, с собачьей головой на шлеме. От удара кони присели, Арху отбил хуссарабскую саблю раз и другой, развернулся для замаха — и почувствовал внезапное облегчение. Еще не понимая, что это значит, он попытался отбить новый удар и вдруг обнаружил, что у него нет руки. Арху автоматически отбился маленьким щитом, укрепленным на левой руке, и как завороженный уставился на белые кости, торчавшие из ярко-розового мяса предплечья. Он уже не смотрел на хуссараба, не видел, как тот медленно, со вкусом развернулся, чтобы было удобнее, взмахнул не бывало длинной, почти в рост человека, лишь слегка изогнутой саблей; Арху неотрывно смотрел на кости и мясо, которое внезапно набрякло черным — и густой кровавый фонтан ударил ему в лицо.

Сабля, или, скорее, палаш сотника упал сверху и сбоку; ухо Арху словно облили кипятком. Он удивился еще больше, запоздало поднял щит, — и внезапно мешком свалился в кровавую пыль.

Тем временем остатки аххумов бежали с поля боя. Часть конницы и пехоты угодила в собственную ловушку: хуссарабы гнали их до самого обрыва и смели вниз; другая часть пыталась уйти по дороге к Ортаибу, но кочевники оказались проворнее. То, что происходило, можно было назвать мясорубкой.

Лишь несколько десятков аххумов сумели спастись бегством по дороге на юг; возле самых ворот Ортаиба к ним присоединились отряды легкой пехоты, бывшие в засаде на стенах ущелья.

Они едва успели укрыться за воротами: передовые отряды преследовавшей их хуссарабской конницы едва не ворвались в город.

Они гарцевали под стенами до полудня, а в самое пекло к городу подтянулось почти все войско и стало разбивать шатры.

* * *

Раненный в голову и руку Хаммун с надворотной башни смотрел вниз. Все поле перед городом и едва ли не до горизонта занял кипящий лагерь хуссарабов.

Всего около часа потребовалось им для того, чтобы разбить шатры; бритоголовые воины под присмотром командиров с собачьими головами и плетками в руках сноровисто свинтили части десятков метательных орудий. Под прикрытием больших щитов из навешенных в несколько слоев сырых овечьих шкур, катапульты были придвинуты к стенам.

Хаммун вывел к бойницам всех, кто мог стрелять. Но стрелы не могли ни пробить шкуры, ни даже поджечь их. И вскоре катапульты выдали первый залп. Хаммун невольно присел, когда рядом с ним на площадку упало что-то круглое и с глухим стуком подкатилось к его ногам. Он перевел взгляд вниз и вздрогнул: открыв черный рот с выбитыми зубами, на него вытекшими глазами смотрела голова Арху.

Уггам, наместник округа, вышел из темницы, кивнул двум стражникам и быстро прошел в свой кабинет. Он крикнул писца и продиктовал письмо в Хатуару, верховному жрецу Храма Краеугольного камня. Письмо скрепил своей печатью, свиток запечатал и вызвал курьера:

— Срочно в Хатуару. Дождешься ответа.

Потом, оставшись в одиночестве, Уггам вышел на балкончик. Это был особый балкон на башенке дворца наместников; его не было видно снизу, зато сам Уггам мог спокойно наблюдать за жизнью всего города, ярусами располагавшегося внизу. Полукружья улиц террасами спускались к Алаамбе, закованной в каменные набережные. Уггам мог заглядывать во дворы частных домов и общественных зданий; лишь многочисленные монастыри, построенные как крепости, были недоступны его взору. Бывало, на этом балконе Уггам просиживал часами, следя за тем, что происходит на улицах и во дворах. Первоначально его осведомленности пугались; потом привыкли. Уггам подозревал, что кто-то из челяди или даже стражей выболтал секрет балкона; пусть. Все равно он знает больше, чем они думают.

Он просидел на балконе, поедая сладкие вяленые финики и запивая кислым легким вином из своих виноградников. Наконец, увидел въехавшую во двор запыленную черную повозку жреца Маттуахага и четверых конных вооруженных воинов-монахов.

Уггам поднялся с подушки и вошел в кабинет. Сел за низкий стол, ожидая доклада.

Слуга доложил; Маттуахаг вошел, поздоровался; ему принесли воду, он вымыл руки и вытер краем серебристой мантии с кантом из голубой парчи.