Есть в городишке гостиница. Приблудных туда пускают на неделю, кормят. Найдешь за это время работу — можешь оставаться, нет — топай дальше. Поиском работы я не озадачивался, мне Джордж велел искать факты. Для этого нужно задавать вопросы, чем я и занялся. Где? В той же гостинице, в кафе, в лавке, на площади у фонтана. Кому? Людям, самым разным. И люди не отказывались отвечать на мои вопросы. Факты… Сейчас в мире меньше фактов, чем было до катастрофы. Женщина с севера, из Аргентины, пригласила меня к себе домой, рассказала о пережитом, устроила мне встречи со своими знакомыми. Что-то вроде смутного воспоминания забрезжило в моем сознании; ночами я лежал без сна, пытаясь понять, о чем же вспоминаю. Как будто Рэчел, Ольга, Симон рассказывали мне, как они учились у других людей, учились у времени. Я встречаюсь с людьми, и они почему — то сразу понимают, кто я и что меня интересует, знают, что мне сказать. Очень странное чувство. Многое странно, иногда и не знаю, что именно.

Взять, к примеру, форму, планировку этого поселения. Да и нет никакой у него планировки. И архитектора тоже нет. Но, если взглянуть на него с высоты птичьего полета, видно, что город растет в форме шестиконечной звезды. Я понял это, когда однажды утром вышел на прогулку и взобрался на холм. Кого я ни спрашивал, никто не смог мне ничего сказать о планировке, о плане развития или генеральном плане — ни о чем подобном здесь и представления не имели.

И еще одно я заметил. Когда я зашел в город, я понимал как нечто само собой разумеющееся, что в нем есть партии и правители, и войска, и полиция, и что я должен следить за каждым своим шагом, за каждым словом. Как все мы привьиши. Я не имею в виду маленькую Рэчел, или даже Педро или Филиппа. Следить за собой — в нас это вдолбили. Но, проведя в городе день-другой, я почувствовал облегчение. Как будто зевнул и потянулся, расслабился. Я понял, что не боюсь не так шагнуть, не то ляпнуть и оказаться за это за решеткой, а то и под землей с отделенной от тела головой. Не верилось. Да и теперь не верится. Я ни разу не видел драк. Не видел, чтобы кто-то швырял камни, бил стекла, витрины, чтобы волокли куда-то вопящих людей. Живет здесь один очень старый индеец, мы с ним беседовали, я поделился с ним своим изумлением, а он ответил, что я дитя большой беды и должен менять свои привычки. Знаете, оказывается, когда сюда давным-давно пришли путешественники, здесь жили гиганты? Старый индеец сказал мне это. Он сказал, что учился в Белой Школе, его предки знали о старых временах. Что ж, лучше не будем заострять внимание на фактах, зарегистрированных мною в этом городе. Завтра я его покидаю. Я надеялся, что люди, которые были ко мне столь добры, скажут: в следующем городе обрати внимание на то-то и то-то, — но не дождался. Со мной идут еще шестеро: старик-ученый из Тель-Авива, девушка из Объединенных Арабских Эмиратов, старуха из Норвегии и женщина с Урала с двумя детьми. Говорят, в соседнем городе нужны рабочие руки.

Прошла неделя. Спускаясь в долину, где раскинулся следующий городок, я всмотрелся, стремясь определить его форму. Граница города представляла собой волнистую окружность. Волнистость эта вызывалась окружающими городок садами. Как и предыдущем городке, здесь есть вымощенная камнем центральная площадь с фонтаном, неглубокий бассейн которого сложен из какого-то желтовато-розового минерала. Струи фонтана образуют узор, тот же узор повторяется и на дне бассейна, он же украшает стены домов, мостовые, кровли домов. Прекрасное место! И здесь тоже никто ничего не знает о планировке. Как будто этот городок вырос сам по себе, как куст на лугу. Нас разместили в гостинице, женщина с детьми нашла работу в поле, а ученый в лаборатории. Остальным пока не повезло.

Снова люди рассказывают мне, что я хочу знать, отвечают на мои вопросы. Я узнаю, что это за местность, кто живет в городе, чем они занимались до войны, о чем они думают, мечтают. Собственные мысли меня пугают, но это мои мысли, и я должен с ними сладить. Завтра я ухожу, и со мной девушка-арабка и старая норвежка. Они пока не нашли работу. И еще один попутчик появился у нас — ягуар, пришедший в гостиницу вечером и оставшийся до утра. Никто здесь его не знает. Мы предложили зверю миску кукурузной каши и миску простокваши. Думали, что он с отвращением отвернется, но он вылизал обе миски. Кроме ягуара с нами также путешествуют птица крошки Рэчел — не настоящая, сделанная из соломы — и симпатичная дворняга, которой я весьма приглянулся. Собака и ягуар бросились вперед, когда мы зашагали по дороге дальше.

Прошла еще неделя.

Чтобы попасть в следующий город, мы карабкались вверх по склону холма. Город оказался восьмиугольным, но мы это поняли, лишь когда прошли по нему. Его составляли сомкнутые шестиугольники. Шестиугольники — сады, заборы — дома. Странные дома, если сравнить с обычными, привычными, из кирпича обожженного и необожженного, из сушеной травы и лакированной бумаги. Все здесь легкое, воздушное. Центральная площадь в виде звезды, на ней фонтан, камень и вода которого перекликаются друг с другом. Узоры на стенах иные, чем в предыдущем городе. Старая норвежка нашла работу при гостинице, на кухне. Девушка из ОАЭ осталась с мужчиной, с которым познакомилась у фонтана. Так что теперь у меня лишь двое попутчиков — ягуар и пес. Разговаривал с местными жителями.

Ну а сейчас попытаюсь сформулировать то, о чем я думал, шагая по дорогам, взбираясь на холмы. Мы полагали, что Джордж особенный — и это так, не спорю. Но я встретил многих таких же, как Джордж. Можете вы это понять, Сюзанна и все вы, там? Люди, которых я встречал в городах и с которыми шагал по дорогам, с которыми встречался в пути, эти люди той же породы, что и Джордж. Они такие же. Понимаю, что этого не может быть, и тем не менее я пришел к такому выводу. Все больше становится таких людей, как Джордж.

В этом городе все то же самое. Привыкаю входить в город, расслабившись, не сжавшись в пружину, не на цыпочках, не чувствуя себя до смерти испуганным при встрече с группой молодых людей. Что ж, я и сам пока еще не старик. Полагаете, что так же жилось в городах и раньше? И народ был спокоен, и все шло по порядку без законов и правил, без приказов и армий? И тюрем, тюрем, тюрем… Могло ли такое быть? Невероятная мысль, но, может, верная?

Четыре месяца прошло. Еще в четырех городах я побывал, все новые. Построены в виде геометрических фигур: треугольника, квадрата, еще одного круга, шестиугольника. Люди покидают старые города и строят новые в новых местах по-новому. Значит ли это, что они и мыслят по-новому? Они вспоминают о старых городах, как об аде. Не значит ли это, что и в сердцах у них тоже ад?

Новые попутчики, новые рассказчики. Со всех концов света. Сюзанна, полагаю, ты была абсолютно права, когда не желала слушать ужасы о событиях в Европе и в мире. А ведь раньше я не думал, что ты права, я тебя даже презирал. Я говорю тебе это, потому что ты добрая, Сюзанна, ты не обидишься. Я тут кое-что заметил. Я иду по дорогам с верными своими псом и ягуаром, иногда с какими-либо попутчиками. И когда речь заходит о чем-то ужасном, люди как будто не слышат. Нет, они слушают. Но не слышат, просто не в состоянии услышать. Они не верят в это. Иногда я и сам не верю. Как будто ужасное не из этого мира. Не знаю даже, как это выразить. Когда случается что-то ужасное, наш ум не воспринимает его. Между улыбкой, предложением стакана воды и падающими с неба бомбами, испепеляющими лазерными лучами — пропасть. Поэтому никто не в состоянии предотвратить ужасы. Никто не в состоянии оценить эти ужасы.