В Мессину путники прибыли в начале января 1609 года. Этот важный портовый город со стотысячным населением занимал независимое положение в составе Королевства обеих Сицилии. Здесь Караваджо первым делом навестил своего старого знакомого, местного приора Мальтийского ордена старика Мартелли, который знал о бегстве художника, но до него не дошло ещё известие о лишении Караваджо рыцарского сана, поэтому он отнёсся к нему как к случайно оступившемуся брату и заверил, что в Мессине художник может рассчитывать на его поддержку. Старый воин отвёл душу с Караваджо, к которому привязался на Мальте. Он признался ему как другу, что разуверился в возможности справиться с произволом сицилийской плутократии, всё более срастающейся с преступным миром, и живёт лишь ожиданием ответа на своё прошение об отставке, чтобы отправиться доживать свой век в родную Флоренцию. Его поддержка много значила для художника.

Вскоре один из членов братства иоаннитов, коммерсант Джован Баттиста де Ладзари, заказал Караваджо картину на любой сюжет по его усмотрению. Используя имя заказчика как подсказку, Караваджо предложил сюжет либо на тему Иоанна Крестителя, либо на тему истории Лазаря как победы жизни над смертью. Польщённый Ладзари остановил свой выбор на последнем. Так появилось «Воскрешение Лазаря» (380x275), за которое художник получил тысячу скудо, что вдвое превышало гонорары, получаемые им в Риме и Неаполе. Сохранился документ от 10 июня 1609 года, из которого явствует, что написанная Микеланджело Меризи да Караваджо, кавалером Мальтийского ордена, картина была преподнесена в дар мессинскому братству крестоносцев. Художник воспользовался тем, что никто не знал ещё о его исключении из братства иоаннитов, и козырял своим рыцарским титулом.

В перерывах работы над заказом Караваджо знакомился с городом, сумев увидеть несколько картин великого Антонелло, уроженца Мессины, которые ещё не успели разойтись по музеям мира. Сколь спокойным и лучезарным был взгляд этого художника на мир — особенно в поразившей Караваджо «Аннунциате», то есть «извещённой» Деве Марии, изображённой в небесно-голубом хитоне перед раскрытой книгой! На её простом лице крестьянской девушки он не увидел ничего божественного или возвышенного, кроме едва уловимой в уголках губ приветливой улыбки. Ещё большим откровением явился «Святой Иероним», сидящий среди книг в светлом рабочем кабинете, за окнами которого типичный сицилианский пейзаж, а у ног учёного мужа мирно разгуливают павлин и перепёлка. Нет, это никак не иссушенный говением отшельник, а работающий над книгой гуманист-просветитель. Как же изменился мир за прошедшие полтора столетия! Великие идеалы, в которые верили Антонелло и другие мастера эпохи Возрождения, попраны и цинично втоптаны в грязь. Поэтому у Караваджо был совсем другой взгляд на окружающий его мир да к тому же ещё на опалённой безжалостным солнцем Сицилии, оплоте плутократии и беззакония.

«Воскрешение Лазаря» сильно пострадало и уцелело лишь чудом во время трёх мощных разрушительных землетрясений 1693, 1783 и 1908 годов. Известно, что во время последнего землетрясения большую помощь пострадавшей Мессине оказали русские моряки. Но даже в нынешнем состоянии картина производит неизгладимое впечатление. На полотне изображена обычная мрачная катакомба из тех, в которых первые христиане были вынуждены тайно проводить службы и захоронения. Картина посвящена одному из великих чудес Христа, проникшегося состраданием к горю Марфы и Марии и воскресившего их брата Лазаря, который пролежал четыре дня в могиле (Ин. 11:38–44).

Ссылаясь на свидетельства очевидцев, литератор Сузинно рассказывает, как в отведённое под мастерскую просторное помещение при госпитале братства крестоносцев художник приказал принести выкопанное из могилы тело недавно убитого молодого человека и раздеть его, чтобы добиться большей достоверности при написании Лазаря. Двое нанятых натурщиков наотрез отказались позировать, держа в руках уже начавший разлагаться труп. Тогда, разозлившись, Караваджо выхватил кинжал и принудил их силой подчиниться его воле.[81] Можно поверить в эту жуткую историю, зная натуру художника, который пребывал тогда в крайне возбуждённом состоянии и чуть ли не каждый день наведывался к приору Мартелли в надежде узнать, нет ли добрых вестей из Рима. Кроме того, в те годы работа художника с трупом не была чем-то предосудительным — как известно, этим занимались с пользой для дела Леонардо и Микеланджело.

Над центральной сценой, полной динамики, нависает, занимая две трети полотна, огромная тёмная пустота, которая своим холодным безразличием давит на людей, присутствующих при торжественном акте веры. Луч света слева, оставляя профиль Христа в тени, скользит по руке, простёртой вперёд в повелительном жесте. Слышен громкий голос: «Лазарь! Иди вон». В этом поразительном произведении Караваджо, движимый страхом, раздираемый сомнениями и не утративший надежды, изобразил мёртвого Лазаря без погребальных пелён столь натурально, что запах разложения ощущается почти физически, так что оба могильщика, подняв надгробную плиту, не выдержали и отворотили носы, а рядом виднеются вываленные из могилы берцовые кости и черепа. Но чудо свершилось. Ещё одно мгновение и оживший Лазарь, чьё вынутое из могилы тело поддерживает один из друзей, встанет на ноги. Неверный скользящий свет, в отличие от мальтийского «Спящего маленького Амура», не убивает, а вдыхает жизнь, побеждая разложение, и наполняет мёртвую плоть живительными силами.

Однако обещанного заказчику триумфа победы жизни над смертью не получилось. Несчастные люди, изверившиеся и задавленные лишениями, полны смятения при виде свершающегося на их глазах чуда. Выхваченную из тьмы высоко поднятую правую руку оживающего Лазаря невозможно принять за выражение радости возвращения в земной мир горя и страдания. Собравшиеся в мрачной пещере страждущие христиане напоминают статуарные позы хора из трагедий Эсхила. Это ощущение подкрепляется почти скульптурными складками свисающего савана Лазаря и красной накидки прильнувшей к нему Марфы, словно на древнегреческих изваяниях, которых на Сицилии Караваджо насмотрелся вдоволь.

Если верить рассказу Сузинно, произошла невероятная сцена, когда заказчику и его друзьям было дозволено, наконец, взглянуть на завершённую работу. Видя, что приглашённые в каком-то оцепенении безмолвно стоят перед картиной и их молчание явно затянулось, Караваджо вспылил и, выхватив кинжал, полоснул им по холсту, а затем выбежал вон. В это трудно поверить, но в сознании людей прочно утвердилось мнение о буйном нраве художника и неподдающихся здравому смыслу неожиданных вспышках безумия. Правда, как свидетельствует автор рассказа, Караваджо позже извинился перед заказчиком за свой поступок.

Тот же Сузинно описывает случай, как однажды в церкви Мадонна дель Пилеро кто-то из знакомых поднёс Караваджо кружку из водосвятной чаши.

— Зачем она мне? — подивился художник, беря её в руки.

— Чтобы искупить грех, — последовал не лишенный издёвки ответ.

— Мой смертный грех смоется только кровью, — хмуро заявил Караваджо и вернул кружку.

Его не покидало предчувствие близкого финала, и он торопился во всём, оставив у мессинцев о себе память как не знающем удержу человеке, транжирившем деньги в компании местной золотой молодёжи. Его задиристый характер проявлялся в частых спорах особенно по поводу искусства. Когда новые знакомые показывали ему работы почитаемых местных мастеров, Караваджо тут же оспаривал их мнение, доказывая, что те гроша ломаного не стоят. Праздную жизнь и гульбу не выдержал даже Марио, который был помоложе — одумавшись, он вернулся к своей благоверной Кьяре.