Савелий Крутобоков покачал головой:

– Да-а, говорить с тобой – одно удовольствие: много чего узнаешь. Рыба, и та разговорчивее!

– А я у гор учусь, – промолвил пустынник. – У лесов да у Волги. Спроси у них, послушай, что ответят…

Сотник погрозил ему пальцем:

– Ты бы язык не распускал шибко! Сказано тебе: мы – царевы слуги. Князь перед тобой, – указал он широкой пятерней на предводителя отряда. – А потому говорить с уважением должен, понял? Даже если блаженный. Кто в этих горах живет?

– Звери, птицы, ветер, да я, – ответил пустынник. – Никого боле.

– Издеваешься, – покачал головой сотник. – Зря!

– Оставь его, – оборвал гиганта Григорий Засекин. – Живет человек в своей пещере и пусть живет. Что он может знать о мире, коротая дни в этих диких горах?

– А еще эхо тут живет, – проговорил пустынник. – Как я сразу-то позабыл?

– Идем назад, – приказал князь, – хочу вон с той горы на Волгу поглядеть: когда еще на такой вершине окажемся?! Вперед идите…

Княжеская свита послушно двинулась туда, куда указал перстом их предводитель, но сам князь точно ждал чего-то. И когда он остался на тропе один, вглядываясь в изуродованное лицо собеседника, спросил:

– Так как же все-таки звали тебя в миру?

– Камень – имя мое, – не отпуская его взглядом, ответил пустынник.

– Камень, говоришь? Да ты и впрямь остер на язык…

– А тебя как зовут, служилый человек?

Григорий назвал свои имя и воинский чин.

– И зачем ты здесь, князь? – вопросил пустынник.

Засекин усмехнулся:

– Крепость тут ставим – Москва вширь идет. Так что гостей у тебя скоро прибудет! А впрочем, прощай!..

– Уже и сюда царь кровавый добрался, – неожиданно услышал он за своей спиной. – Мало ему своих земель! Всё ему мало!

Засекин обернулся:

– Что ты сказал?

– А ты, Гришка, все у него на побегушках? – продолжал пустынник. – Все мечом машешь во славу дракона?!

– Кто ты? – воскликнул Засекин. – Кто?!

Правый глаз искалеченного человека так и сверлил его:

– Что, не узнал?

– Не верю, – подступая, Засекин вглядывался в изрезанное шрамами лицо, в спекшиеся веки пустой левой глазницы. – Ведьмак ты, и мысли мои просто читаешь. Не верю…

– Твое дело, – ровно промолвил тот.

– Господи, – пробормотал Григорий. – Камень – Симон – Петр…

– Видишь, как все просто…

Князь опустился на колени, взял в руки лицо пустынника, приблизил к себе. А тот уже плакал: слезы так и катились по его иссеченному лицу из единственного целого глаза. Засекин перехватил его руки: те были изломанные, страшные, точно сухие ветки. Григорий поднял пустынника за локти, обнял его:

– Петька, Петруха…

– Тише, медведь, задавишь, – бормотал, плача, тот. – Задавишь… У меня былой силы-то нет теперь, вся вышла…

Засекин отстранился, вновь поглядел в лицо друга, сам заплакал. Вновь прижал к себе, но уже легче:

– Жив, жив!..

– Как видишь, Гриша. Верно в Писании сказано: дороги Господа нашего неисповедимы…

Григорий оглянулся на шум веток, быстро встал с колен, крикнул ординарцу:

– Оставь нас! Ждите меня! Ждите! Сам подойду!

Понимающе кивнув, придерживая саблю, Мишка быстро ретировался.

– А ведь я был потом там, у дома Курлятевых, – зачастил Засекин. – Утром приехал, мне очевидцы всё рассказали, заверили: убили тебя. Собаки, мол, по кускам разнесли. Не хотел верить, да пришлось. Так я твоим и отписал! Чарку горькую выпил за помин души твоей и – на войну!

Он присел рядом с Петром Бортниковым, долго смотрел в его неузнаваемое лицо, пытаясь разглядеть в нем того отчаянного молодого воина, который был когда-то самым близким его другом.

– А что Степка Василевский? – спросил Петр. – Опричный наш…

– Степка… – с горькой усмешкой повторил князь. – Знатная выпала ему жизнь!..

И он наскоро рассказал пустыннику о Степане Василевском, о Маше Воротынской, о кровавом царе, которого не было более. Только о том, как приняла смерть Людмила Курлятева, говорить не стал. Хотя и слышал о том, довелось…

– А теперь собирай пожитки, – договорив, скомандовал Григорий, – со мной поедешь! О скольком еще надо поговорить! Расскажу, как был воеводой Алатырским, как ставил Санчурск и Уфу. О стольком поведаю – едем же!

– Куда? – вздохнул друг. – Куда ж ты приглашаешь меня?

– В крепость Самару – она скоро новой русской твердыней на волжском берегу встанет!

– Не хочу за стены крепостные прятаться, – заупрямился неожиданно Петр. – Бежал я на край света от радости эдакой…

Князь нахмурился:

– Что ты такое говоришь?! Зато будем опять вместе!..

– Князь с царевым перстеньком на пальце и калека, от которого люди шарахаются? Хороша парочка…

– Перестань! Ты для меня прежним остался. Откормлю тебя, вином отпою…

– Не обессудь, пресветлый князь, – отрицательно покачал головой Бортников. – Кажется, так Степка Василевский тебя называл? Так вот, скажу тебе: не прежний я. Перешагнул я предел этого мира и живу теперь в мире ином. Есть привык мало – чтобы только для жизни хватало. А хватает и впрямь малого, верь мне! Что же до вина, так не пью я его теперь вовсе: слишком уж на кровь похоже. А крови я и без того напился вдосталь. Своей крови, Гриша, в ту самую ночь…

– Стало быть, не пойдешь?

– Не пойду, – решительно ответил Бортников, кольнул товарища взглядом единственного глаза. – Что меня трижды спрашивать? И дважды – много. Ведь я – Камень теперь…

Засекин поднялся:

– Это твое последнее слово?

– Хотелось бы, чтоб последнее, да…

– Сказывай, не тяни, – перебил князь. – От тебя, Петр, любое готов услышать…

– И то хорошо. Последнее мое слово, Григорий Осипович, таким будет: твоя Русь, что под пятой московской, – зло великое! Помни всегда, кому служишь! Не Господу, пресветлый князь, не Господу! На адову муку твои государи – и всея Руси – людям даны, за грехи наши смертные!

– Их церковь на престол венчала, – возразил Засекин.

– А церковь твоя, что положено Богу отдавать, кесарю отдает! Дракона венцом Божьим венчала – и гореть ей за это в аду! Лучших пастырей удавили, других запугали пытками – псы цепные остались! А последние и знать не знают слов святого Василия: «Любящий ближнего своего имеет не больше, чем ближний». Кумиру своему с тяжелой мошной да сабелькой, с топором для всякого, кто не хочет рабом его быть, служит церковь твоя и ты вместе с ней! – с нарастающим гневом прошептал он. – Вот об этом помни, когда и новые земли идолу своему завоевывать начнешь!..