— Да, про ЮСИА мне все известно, — ответил я намеренно невозмутимо.

— Тогда, полагаю, вам известно и то, что мы крайне заинтересованы в работе «Радио „Свобода“» и ее авторов. Должен сказать, что я в высшей степени впечатлен вашим вкладом в работу радиостанции.

— Благодарю.

— Мы очень рады, что именно вам поручено провести первое интервью с Браунами. Но так получилось, что возникла некоторая задержка, и нам нужно как-то убить целый час, прежде чем мы отправимся к ним. И поскольку я всегда стремлюсь познакомиться поближе с нашими авторами, почему бы мне не угостить вас пивом?

— Ты с нами? — спросил я Павла.

— Боюсь, что нет. У меня срочное задание.

Мне почему-то показалось, что Павел, зная о том, что интервью назначено на шесть, нарочно пригласил меня прийти на час раньше, поскольку со мной хотел встретиться Мистер Шпик. Я не сомневался в том, что парень намерен дать мне директиву на будущее, очевидно углядев какой-то нежелательный подтекст в моих предыдущих очерках. А может, попросту хотел пополнить досье, которое они собирают на каждого сотрудника, и решил прощупать мои социально-политические взгляды за кружкой пива.

Как бы мне ни хотелось увильнуть от этого разговора, писатель во мне взял верх: это же может стать фантастическим эпизодом для моей книги, тем самым моментом, когда я, столкнувшись с «рыцарем» «холодной войны», могу проверить на прочность свои убеждения.

— Буду рад выпить пива со своим поклонником, — сказал я. — Тем более что поклонник угощает.

— Ты говорил, что он настоящий ньюйоркец, — сказал Бубриски Павлу.

— А вы откуда родом, сэр? — поинтересовался я.

— Манси, штат Индиана. Из той части света, которую вы на Востоке называете «перекрестком».

Что ж, разговор обещал получиться очень интересным.

Бар, куда мы пришли, находился через дорогу от «Радио „Свобода“». Это была классическая берлинская Bierstube[96]. С грубоватым, простецким интерьером и отсутствием посетителей. В дальнем углу была кабинка, куда меня и провел Бубриски, и я тотчас подумал: так вот где он проводит «беседы».

Подошла официантка, и мы оба заказали «Хефевайцен». В ожидании заказа я достал кисет с табаком и сигаретную бумагу.

— Это логично, — сказал Бубриски.

— Что именно?

— Что ты куришь самокрутки.

— И в чем же здесь, по-вашему, «логика»?

— Просто это вписывается в образ, который я себе нарисовал.

— А почему вы рисовали мой образ?

— Потому что, как заметил наш польский друг, я большой почитатель твоего таланта.

Принесли пиво. Как только официантка вернулась к бару, он поднял свою кружку и сделал долгий глоток. Выходит, чокаться за знакомство не входило в его планы. Я слепил самокрутку и закурил, ожидая, что будет дальше.

— Значит, вы читали мою книгу? — спросил я.

— И не только. Как любой фанатично преданный читатель, я разузнал много чего о своем любимом писателе.

Я уловил иронию в его последних словах и, отхлебнув пива, спросил:

— И что же вы разузнали?

— О, массу интересных подробностей. Скажем, о несчастном манхэттенском детстве. О матери, вздорной Hausfrau, для которой сын был помехой в жизни. Об отце, который воспринимал артистическую натуру сына как чудачество. О том, как мальчишка с детства воображал себя парижским интеллектуалом. И, поступив в элитный Истерн-колледж в Мэне, так и остался высокомерным нью-йоркским умником, который расхаживал по кампусу в тренчкоте, курил вонючие французские сигареты и вел заумные беседы о Прусте, Трюффо и Роб-Гийе…

— Ваши познания во французской литературе двадцатого столетия впечатляют.

— Ты хочешь сказать, для парня из Манси, выпускника Огайо?

— Я этого не говорил.

— Да, но именно так ты меня воспринимаешь. Я с такими типами, как ты, работаю всю свою жизнь. Все эти мальчики и девочки из округа Колумбия со своей новоанглийской noblesse oblige[97]и высокими дипломатическими степенями из Вудро Вильсона[98], Флетчера[99]и Джорджтауна.

— Я не из Новой Англии и никогда не учился в Принстоне.

— Но подавал документы в Принстон, разве не так?

Я почувствовал, как по моей спине пробежал холодок. Этот человек, похоже, был профессиональным агентом и успел досконально изучить мою жизнь.

— И какой во всем этом смысл, помимо того, чтобы дать мне понять, как много вы обо мне знаете?

— Послушай, как я уже говорил, меня крайне интересует все, чем живет и дышит мой любимый писатель. Который в своей египетской книге называет «Голос Америки» «низкопробной пропагандой». Милый оборот. И лихо ты разоблачил миссию радиостанции, между прочим помогающей тебе оплачивать счета за квартиру, которую ты снимаешь на пару с этим наркоманом-педерастом в Кройцберге…

— Разговор окончен, — сказал я и затушил сигарету.

— Хочешь сказать, что не терпишь добродушного подшучивания?

— Что я терпеть не могу, так это дерьмо, которое выльете.

— Ты когда-нибудь слышал о радаре?

— Что? — спросил я, опешив от столь внезапной перемены сюжета.

— Радар. Слышал о нем когда-нибудь?

— Конечно слышал. Но какое это имеет отношение…

— Знаешь, как работает радар?

— К чему вы клоните?

— Это вопрос из области общеизвестных знаний, и толковый парень, как ты, должен знать ответ.

— Я ухожу.

— Прежде выслушай меня. Итак, радар. Ты понимаешь основной принцип его работы?

— Что-то связанное с электромагнитным полем, да?

— Надо же, как тебя хорошо обучили в твоем элитном колледже, и это при том, что ты не проходил научно-технический курс. «Радар» — это акроним, придуманный в 1940 году американским военно-морским ведомством для системы радиообнаружения и определения дальности. Но до совершенства радар довели бритты, когда кислокапустники начали зверски бомбить их. Что они обнаружили — и я хочу, чтобы ты своим писательским чутьем уловил подтекст того, что я тебе сейчас скажу, — так это то, что радар работает, когда магнитное поле, почти как любое поле притяжения, расположено между двумя объектами. Тогда один объект посылает сигнал другому объекту на расстоянии. Когда сигнал попадает на другой объект, обратно передается не сам объект. Скорее это образ объекта.