— Очень интересно. И все-таки я по-прежнему не понимаю, в чем смысл этой маленькой научной лекции.

— Не понимаешь? — разулыбался он. — Неужели не понимаешь?

— Ровным счетом ничего.

— Теперь вы меня удивляете, мистер Несбитт. Поскольку как человеку, безумно влюбленному в женщину, настолько влюбленному, что счастливая пара обратилась в американское консульство, сообщив о своем решении пожениться… так вот, вам бы следовало хорошенько подумать о радаре и его «подтексте». Должен признаться, мой первый брак рухнул после десяти лет и рождения двоих детей. Я влюбился в таком же глупом возрасте, как и ты. Но только при разводе, спустя десять лет, я наконец осознал, что с самого начала не разглядел, на ком женился. Можно сказать, что я видел образ этой женщины, который спроецировал на нее в пылу магнетического угара, называемого любовью.

— С меня довольно, — сказал я, поднимаясь из-за стола.

— До тебя так и не дошло?

— Что до меня должно дойти? Что вам здесь совершенно нечем заняться, кроме как вынюхивать, что у кого за душой, и копаться в чужом грязном белье?

— Ты влюблен, Томас.

— Надо же, какую блистательную разведывательную операцию вы провели!

— Но проблема в том, что ты влюблен в образ. Образ, который ты, как юный романтик, проецируешь на…

— Да как вы смеете…

— Как я смею? — произнес он с улыбкой. — Я смею, потому что знаю.

— Что знаете?

Он выдержал паузу и сделал большой глоток пива. Потом, устремив на меня холодный взгляд, произнес:

— Я знаю, что Петра Дуссманн — агент Штази.

То, что я испытал в следующий момент, было сродни полной дезориентации в пространстве. Я был в шоке. И категорически отказывался верить в невозможное.

— Ты, ублюдок, — прошипел я. — Ты все врешь, садист.

Его улыбка стала еще шире. Теперь он был похож на шахматиста, который только что сделал хитрый ход конем и поставил мат, прежде чем соперник успел что-то заметить.

— Я ожидал такой реакции, — сказал он. — Она меня не удивляет. Потому что ты сейчас находишься на первой из пяти стадий горя Кюблер-Росс[100]— кстати, готов поспорить, ты не ожидал, что какой-то выходец из Огайо знаком с такими интеллектуальными штучками. Но уверен, ты помнишь — из курса социологии, которую изучал в своем заумном колледже, — что первая стадия горя — это отрицание. Именно это мы сейчас и наблюдаем — ты полагаешь, что все это фальшивка, что я лгу, дабы изгадить тебе вечер и вообще деморализовать.

Я крикнул в ответ:

— Этому дерьму учили тебя в шпионской школе, да? Как поставить «субъекта» в психологически невыгодное положение. Подорвать его веру в то, что составляет главное в его жизни.

— И фрау Дуссманн как раз это главное и есть. Тем более что ты явно недополучил родительской любви и не смог толком привязаться к очаровательной музыкантше из Джульярда.

— С меня довольно… — Я решительно встал.

— Сядь, — приказал он.

— Не смей мне указывать, черт возьми…

— Я мог бы завтра же лишить тебя паспорта, — произнес он ровным голосом. — Я мог бы депортировать тебя обратно в Соединенные Штаты и упечь в изолятор предварительного заключения. Я мог бы внести твое имя в «черный список» каждой западноевропейской страны. А причина, по которой я мог бы обеспечить тебе все эти неприятности, разрушить твою карьеру странствующего гражданина мира, проста: ты связан с вражеским агентом. Ты волен нанять целый штат левацких адвокатов из Американского союза защиты гражданских свобод, но и они не смогут вернуть тебе право на свободу передвижения — что, будем смотреть правде в глаза, составляет смысл твоей жизни, — поскольку ты попадешь в категорию лиц, представляющих угрозу безопасности для любой страны мира. Так что сядь сейчас же, пока я не рассердился по-настоящему и не привел в действие свою угрозу.

Я сел.

— Хороший мальчик, — сказал Бубриски.

Я чувствовал, как дрожат мои руки. Бубриски заметил это. Он полез в карман пиджака и швырнул на стол пачку сигарет «Олд Голде».

— На вот, покури нормальных, а не то самодельное дерьмо, которое ты называешь сигаретами.

Я потянулся к пачке, но руки по-прежнему тряслись.

— Fraulein, — крикнул Бубриски официантке. — Zwei Schnapps. Und wir möchten Doppel.[101]

Нам принесли два двойных шнапса. Мне удалось выудить из пачки сигарету, и я прикурил от зажигалки «Зиппо», которую протянул Бубриски.

— Давай-ка влей в себя это, — сказал он, кивая на шнапс.

Я поднял маленькую стопку и залпом опрокинул ее, поморщившись, когда обожгло горло. Но блаженное тепло тут же разлилось по телу, смягчая боль.

— Помогло? — спросил он.

Я кивнул.

— А теперь, просто чтобы прояснить одну вещь, скажу вот что. Я не думаю, что ты заодно с этой женщиной. Во всяком случае, я считаю, что тебя, простофилю, использовали вслепую, и твоя реакция подтверждает мое мнение. Но это не значит, что связь с фрау Дуссманн не бросает на тебя тень, тем более что, насколько нам известно, ты пронес через границу микропленку в тех фотографиях, что забрал у ее подруги Юдит.

— Это были фотографии ее сына.

— Да, верно. И сколько из них ты потом видел у нее?

— Я не знаю… десять, двенадцать.

— А сколько ты принес?

— Штук двадцать, наверное.

— Так где же остальные?

— Я не знаю.

— А я тебе скажу, где они. У ее здешнего босса из Штази — некоего Гельмута Хакена. Герр Хакен вот уже два года у нас под колпаком, поскольку он курирует трех агентов-женщин в Западном Берлине. Одна из них — Петра Дуссманн. К тому же он спит с фрау Дуссманн с тех пор, как ее «выдворили» из ГДР год назад.

Я зажмурился, мне больше не хотелось видеть этот мир.

— Нетрудно догадаться, о чем ты сейчас думаешь: «Не могу поверить в это… она столько раз повторяла, что я — любовь всей ее жизни». Она ведь говорила тебе это, не так ли?

— Откуда вам известно?

— Оттуда же, откуда известно о твоем курсе социологии в колледже, как и о том, что твой отец курит «Олд Голде». Это наша работа — много знать. И нам действительно многое известно о тебе.