Южной и Юго-Восточной Азии богатство традиционно находилось в руках князей. Европейское колониальное вторжение сузило возможности обогащения как для них самих, так и для придворной аристократии. В то же время оно открыло новые возможности в торговле. Например, некоторые бенгальские купеческие семьи после 1815 г. сколотили большие состояния, как и ряд хлопчатобумажных фабрикантов в Западной Индии после 1870 г. Во многих местах Азии и Северной Африки корпоративные активы имели значение, подобное значению церковной собственности в Европе до Реформации и Французской революции. Кланы и роды, храмы различных видов, буддийские монастыри, мусульманские святыни, благочестивые фонды (вакф) владели и сдавали в аренду земли, защищенные от государственных поборов, или контролировали и приумножали крупные денежные суммы. В XVIII и XIX веках частное накопление часто оказывалось в руках религиозных или этнических меньшинств, обладавших разветвленными деловыми сетями: Евреи, парсы, армяне, греки в Османской империи, китайцы в Юго-Восточной Азии.

Мы пока слишком мало знаем о финансовом положении таких купеческих династий - индийских махараджей, малайских султанов, филиппинских землевладельцев или тибетских монастырей, чтобы проводить предметное сравнение с Европой или США. Ясно одно: эти элиты вели жизнь, которая находилась между комфортом и роскошью. Но нигде в Азии аристократическое или буржуазное богатство западного образца не принималось за образец, и, кроме индийских дворов и японских княжеских домов в Эдо до середины XIX в., демонстрация роскошного потребления не имела особого значения. Это объясняется не только тем, что азиатские общества были беднее; материальный успех в целом играл меньшую роль в формировании их культур.

 

Виды бедности

На нижнем конце социальной лестницы различия между бедными, на первый взгляд, не очень велики. Однако при ближайшем рассмотрении открываются все возможные различия. В 1900 году новаторский социальный исследователь Чарльз Бут выделил в одном только Лондоне пять категорий среди менее "обеспеченных". Решающим критерием достатка был постоянный наем одной или нескольких домашних слуг, даже в съемном жилье. Отсюда через градации "потрепанного дворянства" лежал долгий путь к откровенной нищете. Если возвышение богатых и сверхбогатых капиталистов обеспечило XIX веку особое место в истории богатства, то как он выглядит в истории бедности?

Бедность и богатство - категории относительные, культурно специфические. Например, в Африке к югу от Сахары владение землей было гораздо менее важным критерием, чем контроль над зависимыми лицами. Многие правители в доколониальной Африке обладали едва ли большим запасом богатства, чем их подданные. Они отличались количеством жен, рабов, животных, размером амбаров. Богатство означало доступ к рабочей силе, что позволяло перейти к показному потреблению и пышному гостеприимству. В Африке бедняками считались люди, чье жизненное положение делало их особенно уязвимыми и которые практически не имели доступа к чужому труду. Самыми бедными были незамужние и бездетные, особенно если физические недостатки делали их неспособными к труду, а также, несомненно, рабы (хотя их часто хорошо кормили). В одних африканских обществах существовали институты, обеспечивавшие защиту от бедности, в других (в том числе в христианской Эфиопии) не было ничего, что можно было бы назвать таковым. Доколониальная "заботливая Африка" со всеобъемлющей общинной жизнью - это романтический миф. Более высокая ценность контроля над людьми, чем собственности на землю, не была особенностью Африки, поскольку богатство обычно рассматривается с точки зрения доступа к ограниченным ресурсам. Так, статус российских магнатов до освобождения крестьянства в 1861 году измерялся скорее крепостными или "душами", чем размерами их владений, а примерно в то же время в Бразилии значимость землевладельца зависела от количества его рабов. В Батавии начала XIX века ни один европеец, желающий считаться с кем-то, не мог позволить себе вызвать подозрение в том, что он скупится на количество своих черных рабов.

В обществах скотоводов - не только в Африке, но и в Передней Азии, от Анатолии до Афганистана и Монголии - богатство измерялось размером стада. Передвижной образ жизни исключал накопление сокровищ, а также инвестиции в долговечные постройки. Европейские представления о бедности и богатстве применимы ни к кому в меньшей степени, чем к кочевникам. Это постоянно порождает клише о том, что они особенно бедны, о чем рассказывают многие путешественники, побывавшие среди африканских скотоводов, монголов или бедуинов. На самом деле кочевое существование было (и есть) особенно подвержено риску. Оно все чаще вступало в конфликт с интересами земледельцев, подвергалось опасностям засухи и нехватки продовольствия. Пастухи первыми страдали в неурожайные времена: потерявшие стадо не имели средств к существованию, а после окончания засухи не могли вновь подняться на ноги.

На юге Африки уже перед Первой мировой войной бедность стала приобретать форму, знакомую по густонаселенным обществам Европы и Азии: безземелье, а не физическая немощь стали основной причиной материальных лишений, как правило, в результате захвата земли поселенцами при поддержке государства. Однако города здесь играли совсем иную роль. Если в Европе, по крайней мере в первой половине XIX в., бедность в городе была более заметной и, возможно, более значительной, чем в деревне, то африканская бедность "творилась" (и творится до сих пор) прежде всего в сельской местности. Вполне вероятно, что жители трущоб в Йоханнесбурге чувствовали себя более обеспеченными по сравнению со своими родственниками в деревне. Крайности структурной бедности встречались не столько среди физически способных мужчин-мигрантов в городах, сколько среди членов их семей, оставшихся в районах, куда до 1920-х гг. часто еще трудно было добраться с помощью помощи при голоде. Тем не менее сохранение связей с родственниками в стране имело свои преимущества: беднейшие слои населения в растущих городах Африки были теми, для кого возвращение в деревню во время кризиса уже не представлялось возможным. В таких крупных регионах мира, как Африка и Китай, мало свидетельств того, что жизнь "бедняков" в течение XIX века хоть сколько-нибудь заметно улучшилась.

Бедность наиболее прочно укоренилась в городах, где был представлен весь спектр доходных групп - от нищих до сверхбогатых промышленников, банкиров и землевладельцев. В любом случае социальные исследования находились на начальном этапе своего развития, и профили доходов и уровня жизни были разработаны только для городских районов. В английских городах перелом наступил примерно в 1860 году, когда постепенно улучшился рацион питания низших слоев населения и начала снижаться доля людей, находящихся в наихудших жилищных условиях (по статистике, более двух взрослых на спальню), отчасти благодаря развитию новых пригородов для рабочего класса. Однако даже в одной из самых богатых стран мира бедность среди городских низов отнюдь не исчезла. Число мужчин, пригодных к труду, проживающих в британских работных домах, является хорошим индикатором масштабов крайней городской бедности, и в период