которое повело бы к разоблачению Берия. Все это факты, и их легко проверить. Вмешательства в грузинские дела Берия мне простить не мог, а Маленков за дела ВВС и МГБ, Попова полностью был солидарен с Берия — отсюда и их месть мне. Ибо т. Сталин начал проверять как Берия, так и Маленкова. Смерть т. Сталина на время спасла Маленкова и Берия от разоблачения, но разоблачение должно было наступить, и оно наступило. Таковы далеко не полные некоторые наблюдения за поведением Маленкова как коммуниста и государственного деятеля. Ложь, обман, карьеризм и опять ложь его конь.

Еще раз подчеркну, что Маленков был единым целым с Берия. Берусь это доказать где угодно. Еще несколько слов о Берия. Т Сталину я называл его (причем при самом Берия): подлецом, лжецом, лицемером и т. д. — т. е. доказывал, что он морально нечестный человек-карьерист. Для выражения политического недоверия у меня не было фактов — я этого не заявлял и не предполагал. Ноъ связи с разоблачением Берия как врага народа, мне кажется, надо в новом свете взглянуть на людей, бывших его друзьями, и на людей, которым он доверял…

В 1956-57-58 годах, несмотря на десятки заявлений в адрес Серова с просьбой выслушать меня (причем в заявлениях прямо говорилось, что дело идет не обо мне, а о Маленкове, Берия и их людях), выслушать меня не захотели. Сейчас, когда до XXI съезда остались считаные дни, а вызова не видно, я решил обратиться прямо в ЦК… Это, конечно, далеко не все, что можно было бы написать, но я лимитирован даже в бумаге».

В постскриптуме своего заявления сын Сталина охарактеризовал позицию «антипартийной группы» в связи с борьбой против «культа личности»:

«Если на первом этапе, когда представлялась возможность все свалить на покойника, они ратовали (с недовольством для вида) за решения XX съезда, дабы отвести удар от себя, то когда развернувшаяся критика ошибок (и преступлений) дошла и до живых, — они стали болтать о кощунстве и под видом защиты Сталина — пытались сорвать критику ошибок, ибо тряслись за свою шкуру.

Двойные подлецы! Сначала все свалили на Сталина, а потом, прикрываясь любовью (?!) к Сталину (вот это действительно кощунство!), хотели сорвать свое разоблачение, не стесняясь обманывать партию и народ, — и в первом и во втором случае. Якобы защищая Сталина от нападок Хрущева — повели борьбу с Хрущевым, — основной задачей имея свое собственное спасение от полного разоблачения, а отнюдь не думая о Сталине, ибо использовали это имя как фиговый листок, для скрытия своей отвратительнейшей действительности. Плохо то, что многие, не поняв истинных побуждений этой группы, — клюнули на эту приманку. Это величайшая несправедливость, и ее надо пресечь! Надо открыть глаза партии и народу на эту двойную игру! Надо ясно и твердо объяснить, что нет и не может быть ничего общего между этими подлецами и человеком, отдавшим всю свою жизнь — делу партии и прогрессу Родины. Надо твердо и ясно сказать, что Хрущев ни в каком кощунстве не участвовал! Что Хрущев боролся за прогресс Родины и является вождем нашего движения вперед — чему отдал всю свою жизнь Сталин, — тогда как эта группа именно кощунствовала и ради спасения своей шкуры шла на все, даже на отрицание истины нашего движения вперед. Нанесением вреда Родине, тормозом нашего движения вперед, обманом, интриганством и кощунством — вот чем характерна и пропитана вся деятельность этой группы!»

Василий творил легенду об отце — добром гении, который совершал ошибки и даже преступления исключительно под влиянием втершихся к нему в доверие злодеев — Маленкова и Берии. Вот и своего деверя Реденса Иосиф Виссарионович сгубил будто бы только по наветам Берии. Однако в такое трудно поверить. Да и вряд ли столь деликатный вопрос, как предстоящий арест высокопоставленного чекиста, Сталин и Берия обсуждали в присутствии семнадцатилетнего Василия, только что поступившего в Качинское училище. Не тот был человек Иосиф Виссарионович, чтобы по науськиванию Маленкова ли, Берии ли арестовать свояка. В действительности падение Реденса началось еще в августе 38-го, и не столько из-за вражды с Берией (которую отмечает в мемуарах и Хрущев), сколько из-за близости к Ежову. Ведь еще на февральско-мартовском пленуме ЦК 37-го года Николай Иванович особо похвалил Реденса за помощь в борьбе с «безобразиями» в работе НКВД. Уже в январе 38-го, когда Сталин стал постепенно готовить прекращение «большого террора», Станислава Федоровича сместили с поста начальника Московского НКВД и направили в Алма-Ату наркомом внутренних дел Казахстана. Накануне 19 ноября, когда на Политбюро обсудили направленное против Ежова заявление начальника НКВД Ивановской области В. П. Журавлева (в результате Николай Иванович вынужден был подать в отставку), Реденса вызвали в Москву и 20 ноября 1938 года арестовали. Но, возможно, письмо Василия все-таки сыграло некоторую роль в решении Хрущева реабилитировать Реденса как жертву «бериевщины». Соответствующее решение Военной коллегии Верховного суда СССР состоялось 16 ноября 1961 года.

Насчет связки Маленков — Берия Хрущев, разумеется, знал не хуже Василия. Точно так же Никита Сергеевич прекрасно понимал, что если бы Маленков и Молотов одержали верх во внутрипартийной борьбе, то главную вину за репрессии наверняка возложили бы на него, Хрущева, да еще на близкого к нему Микояна. Постепенно Никита Сергеевич все больше склонялся к мысли, что лучше всего главную ответственность за террор возложить на Сталина, а первыми подручными сделать тоже покойников — Ягоду, Ежова и Берию, чтобы не возникал вопрос об ответственности за репрессии оставшихся в живых членов высшего политического руководства — не только Маленкова, Кагановича и Молотова, но и Хрущева, Микояна и прочих.

Формулу, предложенную Василием, — у Сталина были ошибки, но в целом его деятельность привела к «прогрессу Родины», частично взяли на вооружение преемники Хрущева после октябрьского пленума 64-го года. Правда, «прогрессивную историческую роль» Иосифа Виссарионовича решено было признавать почти исключительно в период Великой Отечественной войны. Но сыну Сталина не довелось дожить до этого.

Со времени письма Василия XXI съезду партии прошел почти год, когда Никита Сергеевич наконец решился облегчить его положение. Вспоминает Светлана Аллилуева:

«В январе 1960 года меня снова вызвал Хрущев. Был план, — не знаю, кем придуманный, — предложить Василию жить где-нибудь не в Москве, работать там, вызвать семью, сменить фамилию на менее громкую. Я сказала, что, по-моему, он не пойдет на это. Я все время стремилась доказать, что его алкоголизм — болезнь, что он не может отвечать за все свои слова и поступки подобно здоровому человеку, — но это не убеждало.

Вскоре