Иосиф Виссарионович. — Б. С.). Об этом к нам, кроме письма Тимофеева, поступают и другие сообщения».

«Прошу зачитать». Василий неожиданно перешел на официальный тон. И Ворошилов зачитал донесение заместителя начальника Главного военно-медицинского управления по политической части генерала Лайока. Это была одна из тех «телег», насчет «морального разложения», на которые политработники всегда были большими мастерами. Во время чтения Василий Иосифович только возмущенно пожимал плечами. Это Ворошилову не понравилось:

«Напрасно ты возмущаешься. Люди не могут молчать, когда ты ведешь себя безобразно (оба собеседника прекрасно понимали, что новое «не могу молчать!» родилось не из благородного порыва измученной генеральской души, а благодаря строгому указанию сверху: медицинского замполита обязали наблюдать за сыном Сталина: не случайно же высокий политико-медицинский чин оказался в санатории в одно время с Василием. — Б. С.). Они отвечают за порядок в санатории и за твое поведение и, если хочешь, за твою жизнь».

Но Василий был явно не в восторге от того, что за его жизнь должны отвечать такие люди как Тимофеев и Лайок. Он постарался опровергнуть самое грозное обвинение, будто отсутствовал в санатории в течение нескольких дней, уехав неведомо куда: «Да, я выпивал, но до утра не пропадал, ездил в Минеральные Воды и вернулся в этот же день около полуночи. Я вас понимаю, Климент Ефремович. Знаю ваше доброе ко мне отношение. После смерти отца считаю вас вторым своим отцом».

Климент Ефремович от перспективы подобного усыновления был совсем не в восторге: «Но ты своего отца не слушался. Сколько раз он нам жаловался, когда ты еще учился в школе».

«Людям, которые пишут эти бумажки, делать, видимо нечего, — заметил Василий, делая вид, что не понимает, почему появились доносы Тимофеева и Лайока. — Пусть правду пишут (ишь чего захотел! — Б. С.), а здесь сплошная ложь».

«А что здесь неправда? — изобразил удивление Ворошилов. — Ты не отмахивайся. Пишут правду. В тюрьму ты был посажен не так просто, а по делам. Теперь выпущен — надо ценить это. Вести себя как следует. — Поставил в пример непутевому брату «правильную» сестру: — Вот твоя сестра Светлана живет как полагается, и на нее никаких сигналов нет. Она любит тебя. А ты ведешь себя неправильно. Если наберешься сил, энергии, то можешь исправиться».

Василий хотел бы вести себя «как полагается», но не мог — алкоголизм у него зашел уже слишком далеко. И идти тем путем, которым пошла Светлана, не хотел: «Спасибо, Климент Ефремович».

Ворошилов почувствовал в голосе Василия иронию: «Ты не согласен, вижу?»

«Нет, почему же? — возразил Василий. — Но такие слова, конечно, не радуют».

«Дочь Надя, находившаяся с тобой в санатории, — от какой жены?» — поинтересовался Климент Ефремович.

«От Галины — первой жены», — ответил Василий.

«Как же тебе не стыдно в присутствии 16-летней дочери устраивать пьянки?» — сыграл на публику Климент Ефремович. При их интимной беседе присутствовали ворошиловские помощники Л. Щербаков и М. Морозов, тщательно фиксировавшие все, что говорили собеседники. На самом-то деле Клемент Ефремович прекрасно знал, от какой жены Надя, раз точно помнил возраст дочери Василия. Тот ничего не сказал, и Ворошилов продолжал: — Ты можешь махать руками и возмущаться, но, прочитав эти письма, мы все, члены Президиума, им поверили».

«Это и плохо», — вздохнул Василий.

Климент Ефремович тонко дал понять собеседнику, что рад бы не верить доносам, но вынужден говорить то, что требует «дорогой Никита Сергеевич» и коллеги по Президиуму ЦК. Одним Василий Иосифович был ненавистен как память о том, пред кем они дрожали еще несколько лет назад и кого теперь старались всячески развенчать. Другие в душе мечтали о возвращении к сталинским порядкам (после разгрома «антипартийной группы» в 57-м открыто о реабилитации Иосифа Виссарионовича никто не говорил), и для них младший сталинский сын был неудобен, так как своим поведением дискредитировал память о «великом кормчем».

Ворошилов продолжал воспитывать того, кто только что готов был назвать его вторым отцом: «Ты вышел из тюрьмы. Теперь ты на свободе, тебе помогают найти свое место в нашем обществе. Ты должен оценить это по достоинству.

Повторяю, ты необъективен к своим поступкам. Ты должен об этом хорошо подумать.

Имей в виду, в компании с тобой могут быть и провокаторы, и люди, подосланные нашими врагами.

Сестра твоя ведет себя правильно, хорошо, к ней никто не придерется. Она считает тебя неплохим человеком. Она прямо говорит — во всем виновата проклятая водка.

Повторяю, ты неправильно себя ведешь, за тебя душа болит. Наберись сил и возьми себя в руки».

«Спасибо, Климент Ефремович», — на этот раз вполне искренне ответил Василий.

«Ты должен твердо заверить, что больше такие безобразия не повторятся, — учил Ворошилов собеседника. — Ты даешь мне слово?»

Однако от честного, благородного слова Василий уклонился. Видно, не был уверен, что сможет перебороть себя. Поэтому ограничился неопределенным: «Что говорить. Надо делать. Я докажу делом».

«Работа будет в зависимости от того, как будешь себя вести дальше, — предупредил Климент Ефремович. — Если по-прежнему, то это не может быть терпимым».

«Первое и главное — надо работать». — Василий словно заразился от Ворошилова патетикой.

«Прежде чем начать работать, надо покончить со всем тем, что тебе мешает жить и работать, — продолжал увещевать Климент Ефремович. — Если ты не заверишь нас, что будешь вести себя хорошо, то работы не дадим».

«Хочу просить вас помочь мне встретиться с Никитой Сергеевичем», — перевел Василий разговор на другую тему. Он понимал, что все решает Хрущев.

Ворошилов в принципе согласился такую встречу устроить: «Я обещаю помочь, но Никита Сергеевич сейчас в отъезде».

«Куда он уехал?» — осведомился Василий, подозревая, что его водят за нос.

«На юг», — соврал Климент Ефремович, чтобы выиграть время.

«Я бы мог поехать к нему?» — предложил сын Сталина.

«Не следует этого делать, — отсоветовал Ворошилов, чтобы обман не раскрылся. — Он недели через три вернется». В действительности за этот срок советский президент надеялся решить судьбу Василия.

«Сегодня я был у Малиновского (министра обороны. — Б. С.), просил у него работу, но он сказал, что без Никиты Сергеевича решить этого вопроса не может, — объяснил Василий. — Вы разрешите мне, Климент Ефремович, к вам изредка приезжать?»

«Не возражаю, если будешь приезжать трезвый», — улыбнулся Ворошилов.

«Если приеду трезвый — пустите, пьяный — выгоните, — обиделся Василий, который теперь нечасто бывал трезвым. — Я сейчас одинок, не с кем посоветоваться».

Ворошилов резко оборвал сетования опального генерала: «Какую ты хочешь работу?»

«Любую, — выпалил Василий. — Тяжело сидеть без дела. Выпрашивать неудобно, какую дадут». Просить он не привык.

«Если министр обороны не может, придется подождать, —